Зависть: теория социального поведения

Социализм рассматривает себя как итоговый результат эволюции морали, а также как неизбежный ответ на те проблемы неравенства, которые возникли в основном в ходе развития современной капиталистической жизни. Его сторонникам неизвестно, что их способ рассуждений существовал и до сих пор продолжает существовать почти на всех примитивных уровнях социальной жизни и что зависть человека сильнее всего там, где все люди почти равны; призывы к перераспределению громче всего звучат тогда, когда перераспределять почти нечего.

Напротив, только тогда, когда социальная зависть была в какой-то степени преодолена, когда ее нейтрализовали и с помощью ясно определенных концептов, фундаментальных верований и правовых положений объявили вне закона, были созданы предпосылки для роста экономики, не в последнюю очередь потому, что успешные люди обрели спокойную совесть. Чем больше экономика, ориентированная на потребителя, расширяла свою базу, переключая внимание индивида с его эмоциональной поглощенности кастами и классами на приобретение некоторых благ – которые другой мог уже иметь, но не в силу привилегии абсолютного характера, а потому, что больше работал, – тем меньше оставалось связанных с завистью ограничений экономического роста.

Если сегодня доктрины, происходящие от социализма – все равно, под каким названием, – опять вошли в моду и провозглашают абстрактную социальную зависть законным основанием для регулирования экономической жизни, они будут отвлекать людей от того, чего индивиды способны достичь по отдельности как собственными усилиями, так и по счастливой случайности. Таким образом, будут обостряться как раз те эмоции – завистливая ненависть, рессентимент и Schadenfreude, – которые меньше всего способны породить ту успешную модель жизни, которая одна смогла бы успокоить эти деструктивные эмоции.

Нет необходимости спорить об определении социализма. Меня удовлетворит любое, отражающее ту тенденцию, которую, вероятно, можно назвать духом нашего времени. Когда Сартр отказывается от Нобелевской премии потому, что, как он утверждает, в противном случае его вклад в будущее социалистическое общество не внушал бы доверия, понятно, что выраженные в этом утверждении чувства не подходят для планирования какого-либо социального устройства, даже «социалистического». Однако какой-нибудь политик, возможно находясь под впечатлением от поступка Сартра, может употребить свое влияние для принятия иррационального с экономической точки зрения закона в смутной надежде, что этим он совершает шаг к тому обществу, которое этот философ предпочитает существующему.

То же самое может произойти, когда в наши дни христианский теолог провозглашает конец индивидуализма и необходимость для современного человека научиться рассматривать себя как часть коллективной структуры. Легко предвидеть, что политик, находящийся под влиянием атеиста-экзистенциалиста, и другой политик, следующий проповеди христианского теолога, на практике будут склоняться к законам и постановлениям, имеющим общий знаменатель. Его можно наиболее точно описать как действие, реагирующее на то, что, как считается, следует успокоить – зависть менее имущих и одаренных, даже если они и не находятся в действительно бедственном положении, – ради выигрыша которых следует законодательным путем изменить социальную реальность (например, систему образования) и экономическую реальность (например, ввести прогрессивное налогообложение). Если, однако, принимается та теория социального поведения, которая изложена в этой книге, и признаются возможности и ограничения человека как завистливого существа, то такого рода решения не могут вызвать ничего, кроме недоверия.

В то же самое время совершенно необязательно, чтобы экзистенциалист, теолог, политик либо повторяющий за ним журналист были виновны в том, что они рекрутируют завистников. Хотя иногда можно сознательно и намеренно использовать людей, разбудив в них зависть, это тактика одноразового применения. Гораздо опаснее другое: чувствительность к зависти других настолько глубоко укоренена в человеческой психике, что большинство людей ошибочно интерпретируют чувство искупления и умиротворенности, которое они испытывают, сделав уступку зависти, как подтверждение не просто собственного морального превосходства, но и разумности своих действий здесь и сейчас.

Есть простое объяснение того, почему революционное мессианство любого оттенка, будь то марксистский взгляд на общество или социалистическая критика экономической теории, обладает такой силой убеждения для людей поразительно разного происхождения – на богатого британского аристократа оно действует не меньше, чем на парижского художника-неудачника. Несложно также объяснить способность интервенционистских и перераспределительных идей воскресать в новом обличье после того, как они были опровергнуты на практике неопровержимыми экономическими данными.