Зависть: теория социального поведения

Предшествующую интерпретацию литературы о кибуцном движении не следует понимать как намек на то, что в поселении-коммуне такого типа никто не может быть по-настоящему счастлив и не в состоянии развивать свою личность. Сам Спиро, вернувшись в кибуц спустя 10 лет, с удивлением обнаружил, что три подростка, которые делились с ним своим разочарованием в жизни кибуца, став взрослыми, совершенно приспособились к ней. Разумеется, невозможно знать, в какой степени такие изъявления лояльности должны быть отнесены на счет демонстративного смирения, которое ни в коем случае не предполагает возможности обсуждения своих сомнений с чужими. Здесь следует подчеркнуть фактор добровольности; любой человек может покинуть кибуц, хотя для многих это означало бы существенную жертву, поскольку они вложили в кибуц все свои трудовые усилия взамен на обязательство общины заботиться о них, если потребуется, до конца их жизни.

С точки зрения нашего главного тезиса есть еще одна важная вещь, связанная с кибуцем: мы не нашли никаких указаний на то, что эта культура максимального равенства является более естественной, спонтанной и саморегулирующейся, чем культура открытого общества. Индивидуальные члены постоянно оказывают давление на систему, чтобы превратить ее в общество, более «нормальное» по сравнению с внешним миром. Крайний эгалитаризм отцов-основателей повсеместно сменился уступками стремлению к дифференциации, частной собственности и индивидуалистическому распоряжению свободным временем. Снова и снова возникают споры между теми, кто хочет еще дальше отойти от первоначального идеала, и теми, кто, сохраняя верность традиции, стремится натянуть сильнее вожжи эгалитаризма.

Утопии

Кибуцы, как и все прочие утопические проекты, которые были успешно реализованы, по своей природе являются сельскохозяйственными предприятиями, несмотря на то, что на более позднем этапе развития некоторые из них завели похожие на фабрики пищевые предприятия и вспомогательные производства. Главной ценностью является отданный земле тяжелый труд пахаря и сеятеля, по сравнению с которым все остальные занятия представляются незначительными. Не существует даже утопии (не то что эгалитарного поселения), которая была бы способна совершить хотя бы теоретический переход от жизни крестьянина к жизни множества людей в сложном индустриальном обществе, основанном на разделении труда, сохранив при этом коллективизм. Авторы вроде Эриха Фромма с его книгой «Здоровое общество» (Sane Society) лелеют мечту о том, чтобы современное общество распалось на легкоуправляемые общины душ по 500, устроенные по модели кибуцев[466].

Достаточно обычного здравого смысла, чтобы понять, что одно это условие делает крайне маловероятным то, чтобы полностью эгалитарная форма общежития могла когда-либо стать возможным образом жизни для большинства людей.

Обычно мы считаем утопическим то, что кажется неосуществимым в контексте той конкретной социальной системы, в которой мы живем. Поэтому мы часто злоупотребляем термином «утопический». На основании психологических, антропологических и исторических свидетельств, относящихся к феномену зависти, мы имеем право считать, что, рассматривая как утопию и свободное от зависти общество, и устранение способности и влечения к зависти, мы не становимся всего лишь жертвами близорукости, вызванной конкретной структурой нашего общества, или ограниченности нашего воображения. Такие надежды и представления действительно способны подорвать и уничтожить существующие социальные системы и их идеологии, но они совершенно неспособны стать социальной реальностью.

Возможно, утопия равенства, утопия общества, спасенного от зависти, так сильно привлекает интеллектуалов, поколение за поколением, оттого, что она обещает всегда оставаться утопией и постоянно легитимизировать новые требования. Для интеллектуала-утописта не может быть ничего хуже, чем общество, в котором не осталось того, что он мог бы подвергнуть критике[467]. Возможно, что в будущем возникнут общества, которые будут еще в большей степени учитывать интересы завистливого человека. Будут и другие, в которых он получит меньше внимания и уважения, чем в современных демократиях. Официальные реакции на реальное или предполагаемое присутствие завистников в обществе куда более разнообразны, чем базовая чувствительность к зависти, хотя, как было продемонстрировано, исторические и культурные изменения могут создать новое представление о том, что достойно зависти, и даже повлиять на среднюю интенсивность личного переживания зависти.

Глава 18. Собственность – это кража?