Зависть: теория социального поведения

«Я имею в виду то, что не имеет никакого отношения к размеру коммуны. Это совсем не вопрос приватности… Это скорее вопрос открытости. Настоящая община не обязательно состоит из людей, постоянно находящихся вместе, но она должна состоять из людей, которые именно потому, что они являются товарищами, имеют доступ друг к другу и всегда открыты друг для друга. Настоящая община – это такая, в которой каждый фрагмент ее бытия обладает, по крайней мере потенциально, всеми свойствами общины»[460].

Если сравнить эти предложения с практикой кибуцного движения и с его первоначальными усилиями уничтожить любую частную жизнь, можно увидеть, что – по вполне понятным причинам и с наилучшими намерениями – имеет в виду Бубер: сообщество равных, где никто не должен никому завидовать, нельзя обеспечить лишь отсутствием собственности; требуется, чтобы его члены владели друг другом в чисто человеческом смысле (не в сексуальном, как предполагал, например, Платон). У любого человека всегда должно быть время для любого другого, и всякий, кто сохраняет свое время, свои свободные часы и свою частную жизнь, выключает себя из жизни общины.

Таким образом, теперь мы видим, что, когда идеальное состояние равенства достигнуто и все, чем можно было владеть совместно, давно коллективизировано, всегда останется что-то, что послужит причиной для зависти и, следовательно, будет представлять опасность для общины; достаточно просто существовать во времени и пространстве в качестве индивида и частного лица, чтобы вызывать раздражение. Кроме того, существует обратная ситуация: в таких группах могут быть индивиды, пользующиеся исключительной популярностью и уважением, чей совет и одобрение все хотят получить и с которыми все хотят общаться. Такие люди могут вызвать зависть у тех, к кому никто не заходит.

Требование Бубера о том, что каждый должен быть постоянно доступен, является ключевым для эгалитарного утопического сообщества, свободного от зависти. Оно постулирует общество, полностью лишенное власти. Любая иерархия, а также любое эффективное разделение труда предполагает, что люди должны иметь возможность распоряжаться своим временем, вплоть до чрезвычайно бережливого отношения к нему. Именно с этим связаны самые большие сложности в жизни кибуцев.

Сама по себе постоянная доброжелательная доступность – это одна из наиболее привлекательных черт характера. Но совершенно невозможно, чтобы каждый священник, психотерапевт, врач, адвокат или работодатель был в буквальном смысле всегда доступен для каждого. Обобществление времени индивида, к чему стремятся многие утопии, – это абсурд. Но то, что это является необходимым условием, если человек продолжает стремиться к «настоящей» общине, т. е. к форме жизни, не предусматривающей никакой частной собственности, демонстрирует всю тщету этого желания.

Ревность в группе

Итак, проблема зависти ярче всего проявляется в случае, когда человек хочет жить уединенно и стремится к одиночеству, потому что он желает поразмышлять и, может быть, создать нечто новое. Индивид, который способен желать одиночества и переносить его в течение какого-то времени или даже наслаждаться им, противопоставляет себя остальным и возбуждает зависть коллектива. Тех, кто неспособен находиться в одиночестве, раздражает то, что каждый, кто умеет быть один, успешно избегает социального контроля. Власть группы над индивидом почти полностью зависит, в сущности говоря, от неспособности человека жить без одобрения группы или ее приятия. Эта жажда «статуса» в одной или нескольких первичных группах и является основным рычагом социального контроля[461].

Итак, одинокий человек становится жертвой зависти тех, кто недоволен его свободой от общества, которую он отстаивает. Кроме того, есть еще и жадное любопытство, зависть к тому, чтó индивид, возможно, получит от своего одиночества: а вдруг он изобретет или придумает что-то, что возвысит его над остальными? Будет ли у него возможность завершить свое стихотворение, книгу или свой личный труд? Следовательно, каждый, кто, чтобы осуществить свои собственные цели, отстаивает свое право на личное время для жизни или, точнее, на маленькую порцию своего ограниченного запаса времени и исключает оттуда других, в по-настоящему экзистенциальном смысле противопоставляет себя этим другим, завистливым людям, создавая этот наиболее элементарный вид собственности – индивидуальное переживание личного времени жизни; и он не может пережить полноту этого опыта, если у него нет мужества удалиться от общества других.