Большинство моральных систем и религий, при поддержке которых происходило культурное, экономическое, технологическое развитие и развитие цивилизации в целом, обычно удовлетворяли требованию подавления зависти, возможно, исключительно благодаря интуитивным догадкам и предположениям. Не существует таких моральных и религиозных систем, которые бы санкционировали зависть как таковую, даже зависть одного индивида к другому. Однако клеймя грубые формы зависти, большинство развитых и стабильных нормативных систем (по крайней мере там, где они не были искажены в политических целях) создали многочисленные запреты, ограничения и предписания, однозначно направленные против провоцирования зависти. И эти существующие санкции предусматривают наличие в обществе достаточного числа завистников, которые следили бы за соблюдением правил избегания зависти. Этим объясняется то, что на первый взгляд кажется парадоксом: когда религии, с одной стороны, держат завистливого человека в узде, явным образом вознаграждая в своих аллегориях того, кто способен подчинить себе собственную зависть, а с другой – требуют определенного рода социальной справедливости, близкой к идеалу равенства, что можно объяснить только учетом требований завистников.
Капитуляция перед завистниками
К несчастью для общего понимания экономической теории, начиная с конца XVIII в. некоторые социально-философские доктрины и сформировавшиеся внутри Церкви представления, укрепившиеся за примерно последние 100 лет, придают исключительное значение удовлетворению и умиротворению зависти, на практике отдав ей на усмотрение создание социальных норм. Этот сдвиг произошел не только благодаря тем публицистам и политикам, которые сами были крайне завистливыми и недоброжелательными людьми, но также благодаря чрезвычайно благородным, независтливым людям, страдавшим от чувства социальной вины. Сомнительно, чтобы эти последние осознавали, что речь идет о сочетании чувства социальной вины со страхом перед изначальной завистью.
С точки зрения этого филогенетического основания представляется объяснимым большой успех манифестов и социально-политических или философских теорий, обращенных к завистникам и направленных против тех, кто достоин зависти. Они взывали к наиболее элементарному уровню человеческих эмоций.
Но те, кто капитулировал перед завистью, не учли двух важнейших факторов. Во-первых, для нормального функционирования любой большой группы людей не в меньшей степени требуется ограничить зависть, чем учесть фактор завистливого человека. Во-вторых, в принципе невозможно создать стабильное политическое общество так, чтобы в нем не было ни завистливых людей, ни людей, испытывающих угрызения социальной совести.
Представитель примитивного народа смиряется со злобой соплеменников, чью зависть он включает в свою картину мира в качестве существенного фактора. Он не в состоянии поверить в благую природу человека и не нуждается в этом. Для него другой – это всегда завистливый враг, и, вероятно, это еще более верно для близких родственников. Его собственное неравенство по сравнению с другими (хотя нам оно может показаться весьма скромным) не составляет для примитивного человека особой проблемы, поскольку зависть других неизбежна. Оно может быть причиной для страха, однако совершенно невозможно, чтобы у примитивных народов возникали проблемы из-за того, что неравенство с другими людьми и их зависть порождали у человека муки совести в современном смысле слова, такие, которые можно было бы использовать в социальных и политических целях[532]
.