Заводная девушка

Жанна улыбнулась комплименту. С тех пор как три года назад Берье получил чин генерал-лейтенанта и возглавил парижскую полицию, он постарел лет на десять, если не больше. Его горделивое лицо было испещрено глубокими морщинами – следствие многочисленных обязанностей, лежащих на нем, и многочисленных тайн, которые он хранил. Но Берье занимался делами государственной важности; более того, он жаждал этой должности и ничуть не тяготился ею. Так что у Жанны не было причин винить себя в седине на его бровях и темных мешках под глазами.

– Рассказывайте. Что нового? Вам удалось собрать доказательства против автора этих отвратительных стишков? Я вам писала, что утром получила очередной пасквиль. Вы получили мою записку?

– Да. Возмутительные, злобные стишки! Пока, маркиза, мы не собрали доказательств, но уверен: скоро соберем. Как вам известно, cabinet noir перехватывает письма, прочитывает содержание и вновь запечатывает. Этим занимаются опытные люди. Смею вас заверить: в течение нескольких недель мы выследим этих гнусных «рыболовов». Едва ли их много.

– Ошибаетесь, Николя. Тех, кто желает мне зла, более чем достаточно, и вы это прекрасно знаете.

Берье повертел в руках листок с пасквилем:

– Они желают вам зла лишь потому, что знают: ваше влияние продолжает расти.

– И с ним растет ваше.

– Благодарю, маркиза, – снова поклонился Берье.

Жанна улыбнулась, хотя и не сомневалась, что Берье известно ее нынешнее положение. Ведь у него шпионы повсюду. Как и она, ее протеже знал, что глаза Людовика постоянно высматривали молодых хорошеньких женщин при дворе и вне двора и ни одна из них не смела отказать королю. Берье наверняка знал и о том, что ей становилось все тяжелее удовлетворять плотские аппетиты Людовика. Не помогал ни отдых, на котором настаивал Кесне, ни предписанная диета из ванили, трюфелей, шоколада и сельдерея. От такой диеты ей становилось только хуже. Знал Берье и другое: Жанна не уступала ему в честолюбии, а потому изгнание из Версаля убило бы ее. Она всю жизнь пробиралась к своей цели. Если она падет, это закончится смертью.

– Что происходит в Париже?

– Нас продолжают осаждать нищие и прочий сброд. Холод и неурожай гонит их из деревень в Париж. Они думают, что мы так и будем жечь костры на улицах. Король издал эдикт, требуя выгнать их обратно. Мои люди уже преуспели в этом.

– Да.

На лице Жанны не дрогнул ни один мускул, но от услышанного у нее сжалось сердце. Это называлось войной с бродягами и мерами для прекращения морального разложения. Но неужели кто-то отважится воевать с собственным народом лишь потому, что эти люди бедны?

Бертен принес бигуди и принялся распрямлять пряди ее волос.

– Вы сталкивались с трудностями? – спросила у Берье Жанна. – Парижане поддержали королевский эдикт или это настроило их против короля?

– Подозреваю, маркиза, что лишь немногие знают или понимают смысл эдикта, принятого в ноябре прошлого года. Однако горожане наравне с нами должны понимать: столица не может и дальше вбирать в себя деревенскую бедноту. Больницы и приюты уже переполнены.

– Значит, парижане по-прежнему любят своего короля?

– Конечно, маркиза.

Она не поверила Берье. Когда-то Людовика называли le Bien-Aimé. Нынче этот прекрасный «панцирь» был изрядно помят дорогостоящей войной и заключением мира на невыгодных условиях. Жанна читала полицейские доклады, где люди наравне с Людовиком обвиняли и ее, называя паразиткой, жирующей за счет государства и льющей яд в уши монарха. Она знала о нашептываниях д’Аржансона, предлагавшего Людовику принести ее в жертву, дабы понизить градус враждебности во Франции.

– Николя, есть ли еще что-то, о чем я должна знать? Может, жалобы? Недовольство? – (Берье поежился.) – Лучше, если мне это будет известно.

– По правде говоря, глупость какая-то. Помимо обычной воркотни появились возмущенные пропажей детей бедноты, которых якобы забирают.

У Жанны кольнуло в животе.

– Куда забирают?

– Неизвестно. Люди утверждают, что парижские дети просто исчезают, но я отношу это за счет слухов. Наверное, один-два ребенка куда-то сбежали. Быть может, даже погибли. Народная молва склонна к преувеличению. Вот и пошли языками чесать. Меня это не волнует.

– А должно бы волновать. Подобные события ведут к недовольству. Появляются вопросы. Кого люди подозревают?

– Домыслов на этот счет хватает. Кто-то винит пришлых; дескать, завлекли детишек и подбили на разные непотребства. Но больше всего распространена бредня о некоем аристократе, который хватает детей прямо на улице и пьет их кровь. Говорить такое в наш просвещенный век!

– Мне это не нравится. Необходимо разобраться.

– Маркиза, мои люди уже разбираются. Как я уже говорил, я считаю это раздутыми слухами, не имеющими ничего общего с реальностью. А третье сословие стремится превратить сообщения о нескольких беглецах чуть ли не в заговор знати, которого нет и быть не может.

– Это само по себе опасно, поскольку ведет к бунтарским настроениям в обществе.

– Мы всё уладим. Вам не о чем беспокоиться, маркиза.