Заводная девушка

– Мадам де Помпадур, – с придыханием произнесла Коралина, подходя к туалетному столику. – Bon sang! Подумать только: ты видела эту женщину! Расскажи поподробнее, во что она была одета. Какая у нее прическа?

Коралина принялась накручивать волосы на бигуди, глядя в мутноватое зеркало.

– Прошу прощения, но мне сейчас не до рассказов о нарядах. Меня куда больше волнует, почему полиция зажала обещанные деньги и что еще им нужно. Служанку, которая свидетельствовала против Рейнхарта, вздернули. Это меня тоже волнует.

– А что о ней говорят другие слуги?

– Почти ничего. По их мнению, она была воровкой и лгуньей.

– Так-так. Но тебе-то чего волноваться? Девица была готова плести что угодно, только бы не попасть на виселицу.

– Даже если и так, Камиль скрыл это от нас. А сведения далеко не пустячные.

Маман отвернулась, и до Мадлен мгновенно дошло: мать, конечно же, знала. Точно знала, на какой риск идет ее дочь, но тем не менее ни слова не сказала, вынудив ее действовать вслепую.

«Все пройдет наилучшим образом, вот увидишь, – говорила она накануне ухода Мадлен в дом часовщика. – Постарайся быть начеку, и с тобой не приключится никакой беды. Я в этом уверена».

Маман говорила это не впервые. Тогда Мадлен тоже была начеку, а беда все-таки приключилась. Напрасно она поверила матери.

– Так что, Камиль не появлялся? – спросила у сестры Мадлен. – Когда он в последний раз был здесь?

– Не видела его больше двух недель. Не скажу, что я особо по нему скучаю. Теперь понимаю, почему Сюзетта терпеть его не могла. Он из тех, кто не просто натешится, а еще и отметину оставит.

– Благодарю, Коралина, – торопливо произнесла мать. – Маду пришла не за этим. – Маман уселась на диван, поправляя грудь под халатом. – Согласна, Камиль ведет себя не лучшим образом. Не люблю мужчин, которые не платят вовремя и чрезмерно тянут с оплатой. Возможно, он просто занят или ему понадобилось залечь на дно, но мне все равно это не нравится.

Маман заглянула в чашку с шоколадом и поморщилась.

– Маду, мы его найдем, будь уверена. Мы заставим его платить.

– Как? – Надо же быть такой дурой – соглашаться на что-то, не видя денег! Мадлен задним числом стало досадно. Почему маман с ее деловой хваткой не увидела подвоха? – Если Камиль откажется платить, что нам делать? Пойти в полицию? Прямо к Берье?

Маман подняла на нее свои водянистые глаза:

– Полегче, девочка. Не забывай, с кем ты говоришь. Думаешь, у меня нет других друзей, к кому я могу обратиться и напомнить им о должках? Камиль обязательно заплатит. И тогда мы отпразднуем победу.

Мадлен на эти слова едва улыбнулась. Маман всегда умела сорвать куш. Это было написано на материнском лице. Напрасно она сюда пришла. Нужно было самой разыскивать Камиля.

– Да не смотри на меня так, – продолжила маман. – Все кончится хорошо, и, если на то будет Божья воля, ты через неделю благополучно вернешься домой. В крайнем случае, дней через десять.

– Угу. Если на то будет Божья воля, – холодно ответила Мадлен. – И если Богу вообще интересно, чтó творится в этом доме или любом таком же.

– Мы приготовим твою комнату. Обои новые наклеим. Сделаем ее уютной.

Мадлен заставила себя улыбнуться, однако у нее не было намерений возвращаться в этот убогий дом с пожелтевшими обоями, засаленными кроватями и грязными окнами, щели в которых затыкали тряпками. Здешний воздух наполняли воспоминания, которые она пыталась похоронить, и от самой мысли о возвращении сюда ее начинало мутить. Но дело было не только в этом. С тех пор как Мадлен познакомилась с Вероникой, доктором Рейнхартом и Жозефом, в ней что-то изменилось, что-то проросло, как прорастают корни, долго спящие в земле. Она не могла вновь стать такой, какой была. И не могла позволить Эмилю оставаться здесь и гнить заживо, как когда-то гнила она.

В передней было дымно. Мадлен вновь увидела маленькую служанку. От девочки пахло угольной пылью и заброшенностью.

– Дорогая, уходи отсюда, – сказала она девочке. – Найди себе другое место. Хватает домов, где тебе будет лучше, чем здесь.

Эмиля она нашла на улице. Племянник играл в «кольца» с двумя тощими, сопливыми мальчишками, к ногам которых вместо башмаков были привязаны куски кожи. Мадлен попыталась с ним заговорить. Эмиль угрюмо молчал. Она начала беспокоиться: не заболел ли он снова и не досталось ли ему от маман, как вдруг мальчик выпалил:

– Ты же говорила про тридцать дней! Тридцать дней, и ты вернешься. Прошло уже больше. Я считал.

У Мадлен сжалось сердце. Ее охватило знакомое чувство вины.

– Знаю, Эмиль. Я думала, что пробуду там только тридцать дней. Мне так говорили. Но меня обманули. Пока я не могу уйти от доктора Рейнхарта.

– Почему не можешь?

Он выпятил подбородок, но Мадлен заметила блеснувшие слезы.

– Не знаю, mon petit. Это я и пытаюсь узнать. Сегодня пришла расспросить маман. Но долго я там не останусь. Такого просто не может быть.

Вранье. Она снова врала, сама не зная, что ее ждет.

– А я знаю, – с обидой произнес Эмиль. – Тебе больше нравится быть с той красивой госпожой. Теперь ты любишь ее больше, чем меня.

– Ты про мадемуазель Веронику? Не говори глупостей!