Завоевание счастья

Подозревать собственные мотивы особенно полезно для филантропов и представителей исполнительной власти; такие люди должны понимать, каким должен быть мир (или хотя бы его часть), и чувствовать – порой оправданно, порой ошибочно, – что в осуществлении своей деятельности они несут благо человечеству или какой-то его части. Однако они не понимают того, что индивиды, которых затрагивает их деятельность, тоже вправе воображать некий идеальный мир. Представитель власти искренне уверен, что его видение верно, а всякое иное видение ошибочно. Но субъективная уверенность ни в коей мере не является доказательством правоты. Более того, эта вера очень часто выступает всего-навсего маскировкой удовольствия, которое этот человек получает от планирования неких изменений и их осуществления. А в дополнение к любви к власти проявляется еще один мотив, конкретно – тщеславие. Возвышенного идеалиста, который баллотируется в парламент – в данном случае я опираюсь на личный опыт, – до глубины души поражает цинизм избирателей, считающих, что ему важны лишь буквы «M. P.»[54] после имени. Когда выборы заканчиваются и появляется время подумать, наш идеалист внезапно догадывается, что, возможно, в конечном счете циничные избиратели были правы. Идеализм заставляет простые побудительные мотивы рядиться в странные одежды, а потому толика реалистичного цинизма отнюдь не помешает публичным политикам. Повседневная мораль прививает нам альтруизм в той степени, которая вряд ли возможна для человеческой природы, и те, кто гордится своей добродетелью, зачастую воображают, будто достигли этого недосягаемого идеала. Подавляющее большинство действий, совершаемых благороднейшими персонами, проистекает из возвышенных побуждений, и тут нет повода сожалеть, поскольку, сложись все иначе, род человеческий попросту не выжил бы. Человек, который тратит время на то, чтобы убедиться, что ближние сыты, а сам поесть забывает, очень быстро погибнет. Конечно, он может питаться исключительно во имя того, чтобы набраться сил на продолжение борьбы со вселенским злом, но сомнительно, чтобы пища, поглощенная в таком убеждении, оказалась переваренной надлежащим образом, ибо мы явно наблюдаем недостаток слюноотделения. Посему куда лучше есть в наслаждении едой, а не воодушевлять себя на питание мыслями об общественном благе.

Сказанное относительно еды применимо и ко всему остальному. Любое дело следует предпринимать осознанно, с определенной долей рвения, а рвение, как известно, обуславливается именно личными устремлениями. Продолжая свою линию рассуждений, я бы включил в эти устремления и заботу о тех, кто биологически связан с конкретным человеком, в частности, желание защитить жену и детей от потенциальных врагов. Такая степень альтруизма действительно присуща человеческой природе, в отличие от той, которую проповедует традиционная этика и которая крайне редко бывает искренней. Людям, которые желают восхищаться собственным моральным превосходством, приходится поэтому убеждать себя, что они достигли высот самоотречения поистине невероятных, и, следовательно, погоня за святостью оказывается связанной с самообманом, причем того рода, что часто приводит к мании преследования.

Второй наш принцип – неразумно переоценивать собственные достоинства – уже, применительно к морали, был охарактеризован выше. Но иные достоинства, помимо моральных, тоже не следует переоценивать. Драматург, чьи пьесы никогда не встречали успеха, должен спокойно обдумать вероятность того, что пьесы сами по себе плохи; не стоит категорически отвергать этот вариант как очевидно несостоятельный. Если драматург осознает, что гипотеза соответствует фактам, ему как индуктивному философу[55] надлежит смириться с этим. Да, в истории достаточно случаев непризнанных достижений, но на самом деле они гораздо менее многочисленны, чем случаи признания недостатков. Если человек – гений, чью гениальность не смогла или не пожелала признать его эпоха, с его стороны будет правильным продолжать свои усилия, невзирая на отсутствие признания. Если, с другой стороны, перед нами бездарь, движимая одним лишь тщеславием, лучшим решением будет не упорствовать на этом пути. Нет способа определить, к какой именно из этих двух категорий вы принадлежите, если вас снедает побуждение создавать непризнанные шедевры. Если вы принадлежите к одной категории, ваша настойчивость вполне героическая; но если к другой, она смехотворна. Возможно, лет через сто история решит, к какой категории вас можно причислить.