Завоевание Туркестана. Рассказы военной истории, очерки природы, быта и нравов туземцев в общедоступном изложении

Наступило утро 30 апреля. Войска собрались, помолились и выступили по дороге в Самарканд. День выпал жаркий, томительный. Сначала шли перевалами, с одного на другой, а потом вышли на ровную степь, где кроме травы ничего не росло. На первом привале воды не оказалось. Только хотели сниматься, как дали знать о приближении бухарского посла. Это был знакомый уже мирза Шамсут-дин, два раза бывший в Ташкенте. Главнокомандующий ему обрадовался, потому что надеялся получить наконец мирный договор, которого ждал более полугода. Вместо договора мирза вытащил письмо от эмира, обещая, что договор будет выслан через два дня. Кауфман не принял подарков и приказал ударить подъем. Жара усилилась, пот катился градом, но солдаты сразу пошли шибко в надежде набрести на воду. В воздухе стояла гробовая тишина, лишь скрипели арбы, да и те мало-помалу далеко отстали. Переночевали у кишлака, покинутого жителями, а на другой день отряд вступил в цветущую Мианкальскую долину. Начались сплошные сады, между ними поляны с густой сочной травой, в тени тополей, орехов, яблонь, вишен белели палатки. Это часть Туркестана лучше всего сохранила тот вид, какой некогда имела вся страна от Ташкента до Хивы. В каждом саду, как бы на страже его, стоят аисты и от времени до времени постукивают своими длинными клюквами. Хивинцы говорят в насмешку, что это постукивание заменяет бухарцам пение соловья. Один из кишлаков Мианкальской долины носит название «Урус» в память беглых московских людей, переселившихся сюда лет 200 или 300 тому назад. Но однажды случилось наводнение или ка-кая-та другая беда, несчастных переселенцев заподозрили в том, что они продолжают молиться христианскому Богу и что беда пришла от этого. Их перерезали всех до единого.

– Что это? – спросил главнокомандующий, завидев в садах пеших сарбазов и конные толпы бухарцев со значками.

– Не знаю, – отвечал Мирза Шамсутдин, еще недавно уверявший, что в Самарканде нет никаких войск.

Он просил позволения выехать вперед, узнать в чем дело. Скоро вместо него явился новый посланник, Нажмутдин-ходжа, в белой чалме, в богатом атласном халате. Он подал договор за подписью и печатью эмира. Когда стали разбирать бумагу, оказалось, что она написана частью на персидском, частью на арабском языке, которого никто из переводчиков не знал. Однако, все-таки можно было понять, что эмир изменил условия высланного ему договора в свою пользу, считал ли он себя еще достаточно сильным или просто хотел протянуть время – осталось неизвестно.

Регистан в Самарканде

Отряд снова двинулся ускоренным шагом, торопясь выйти из садов, где высокие заборы имели необходимые приспособления для упорной обороны. Кауфман поспешил к авангарду, за ним ехал Нажмутдин.

– А это что еще значит? – спросил у него генерал, указывая на высоты, покрытые пехотой, конницей и артиллерией.

– Народ и войска вышли встречать вас, – спокойно отвечал азиат.

Местность открывалось для нас самая невыгодная: песчаная или каменистая долина, вся изрытая рукавами Зарявшана, то мелкими, то глубокими, с быстрым течением, дальше расстилались топкие рисовые поля, прикрытые с левой стороны густыми рядами деревьев. За рекой Зарявшаном подымались высоты, часто пологие, часто крутые с откосными обрывами. Около 20 неприятельских орудий стояли в центре позиции, на большой самаркандской дороге, еще 2 батареи по 6 орудий – на двух боковых путях. Пехота занимала длинным тонким строем подошвы высот, конница же почему-то скопилась на высотах, вершина которых пестрела множеством палаток, обставленных бунчуками и разноцветными значками.

Бухарцы были уверены в неприступности своей позиции, только один из дервишей, сомневаясь в этом, заранее предсказал, что войско будет побито. Ката-тюря, старший сын эмира, приказал отрубить ему голову.