Заволжье: Документальное повествование

Алексей Аполлонович всю душу вкладывал, чтобы достойно выполнить свои высокие обязанности, но и на этот раз подвел его характер — доверчивый, отзывчивый, честный. Он мало придавал значения отчетности и не всегда брал квитанции с тех, кому выплачивал большие суммы за купленный хлеб. Об этом и говорила ему в последнюю встречу Александра Леонтьевна, что вызвало с его стороны гнев и раздражение. Целых десять дней она не получала от него весточки. Но уж как она обрадовалась, увидев его письмо: «Сию минуту получила твое письмо из Саратова, дорогой мой Лешурочка, спасибо, спасибо тебе, как ты меня им обрадовал и утешил. Значит, ты здоров, что ничего не пишешь о хвори. Точно гора пала с плеч. Пиши мне больше, еще, все как будто я поговою с тобой. Ты не беспокойся, я хоть тосковала, но на Леле это не отзывалось, я ему не показывала моей тоски, с ним я была ровна и ласкова, да и со всеми я ровна и не раздражительна, а тоска где-то глубоко внутри меня, когда я днем сижу одна, а Леля в школе или вечером, когда он спит, а я лежу с книгой в постели, а сама не понимаю того, что читаю, и не спится, и мысли в голову лезут тяжелые. Ну, теперь, может быть, это и пройдет, сейчас уже успокоилась, знаю, что с тобой все благопоучно». Совсем в другом стиле написал Леля: «Милый папа, извини пожалуйста, что я не написал тебе письмо. Я тебе пишу письмо. Пожалуйста приезжай скорей к маминым имянинам. 5 дней осталось до маминых имянин. Я маме хочу выпилить потчасник. Папа какой у нас в Самаре снег напал. Как я пойду в школу то сейчас промочу ноги. Папа какое ты прекрасное вино привез из Царицына. Привези пожалуйста еще такое вино».

Вся Самара была полна разговоров и слухов относительно того, что происходит в городе и его уездах. Все резче говорили о деятельности земства. А тут еще распространился слух, что один из членов губернской управы Дементьев убежал за границу с 500 000 рублей. Слухи об этом нарастали с поражающей быстротой. Наконец заговорили и о том, что и Бостром бежал. Пришлось «Самарской газете» объявить, что члены губернской управы заняты своими обычными делами: одни закупают хлеб в Киеве, другие в Саратове и Царицыне. Но это сообщение мало кого успокоило: в обществе врачей показывалась мука, купленная губернской управой у все того же Шехобалова, якобы пятый сорт, но оказалось, то это вовсе и не пятый даже сорт, а какая-то смесь золы, земли и отрубей. Говорили, что Шехобалов перемалывает таким образом хлеб, оставшийся у него от мокрого года, и продает земству. Собирались возбудить судебное дело против Шехобалова, так как народ умирал этой муки. Вообще об управских делах в публике ходили самые неблагоприятные слухи, возмущались тем, что нет никакой гласности и общество не знает, какие средства предпринимаются для удовлетворения нужды, какие пожертвования поступают и куда они идут.

Александра Леонтьевна узнала, что комиссия постановила прекратить покупку хлеба, так как перерасходован уже один миллион из выделенных шести миллионов, и земство не может рисковать, не зная наверняка, получит ли оно остальные.

В Саратове же тоже ничего утешительного не происходило. Алексей Аполлонович приехал туда, когда Саратовское железнодорожное управление пожаловалось губернатору Свербееву на то, что самарское земство не выгружает вагоны с хлебом. Конечно, Свербеев пробрал Алабина, а тот завалил Бострома телеграммами с расспросами. А что мог сделать Бостром с шестью приказчиками? Все они сидели без денег. Мало того, оказалось, что хлеб насыпан прямо в вагоны и выгрузить его стоит немалого труда и лишних хлопот. К тому же приказчики все плохо одеты, не по-зимнему, то и дело зябнут, придумать приспособлений не могут, а поэтому вагоны простаивали с хлебом, который ждали голодные люди. Пришлось Бострому за всю черновую работу взяться самому. Бегал, хлопотал, распоряжался. Работа закипела и пошла настолько успешно, что железнодорожное начальство осталось вполне довольным. Дело-то сдвинулось, а сам заболел. И не мудрено: столько бегать пришлось, то запотеет, то остудится во время езды на конке. А тут вдруг повалил такой снег, что всю работу отбил. Тротуары постоянно чистят, а пройти все равно невозможно. Даже конки не могут двигаться. Что-то будет с его приказчиками, вдруг расхвораются. Мысли Алексея Аполлоновича перенеслись в Самару, потом в Сосновку. Снег в Саратове напомнил ему, что он не предупредил своего приказчика в Сосновке о том, чтобы тот понаблюдал за количеством снега на крышах и лабазах. После каждой метели непременно надо счищать, не было бы беды, может и крыша рухнуть.

«Когда-то, а ведь скоро, — подумал Бостром, — наш Лешурочка сможет скатать в деревню распорядиться на минутку. Как-то он учится, так ли охотно читает, как при мне прошлый раз? Может, будет нашей радостью, нашей гордостью?! Что-то у меня на него надежда большая. Не получу ли от них письмеца сегодня на почте?»