Завтра будет лучше

Хенни Шэннон тоже задумался: «Кукла для девочки, оловянные солдатики для мальчика. Девочка готовит себя в матери, мальчик – в генералы. Они должны иметь это – вещи, которых хотят все дети. Если у них ничего такого нет, они растут и думают, что в жизни их ждет мало хорошего, что раз есть крыша над головой и какая-нибудь еда, уже этому надо радоваться. Когда они становятся взрослыми, то хватаются за любую самую завалящую работу, лишь бы приносила пару долларов. Оттого что в детстве у них не было куклы, оловянных солдатиков или коньков, им кажется, будто они имеют только одно право: работать, чтобы хватало на еду, и есть, чтобы хватало сил для работы. А людям надо позволять ожидать от жизни побольше этого».

«Я сказал ей, что не хочу детей, – думал Фрэнки. – Этого она мне не забудет. Но если бы ребенок выжил, я бы постарался, чтобы ему жилось лучше, чем нам. Только какой смысл говорить ей об этом теперь? Никому не надо говорить того, чего не можешь доказать».

Как будто прочитав мысли тех, кто стоял с нею рядом, и взявшись все это подытожить, миссис Мэлоун произнесла:

– Марджи, есть вещи, которых ты не поймешь, покуда не вырастишь полный дом ребятишек. Родители не потому детям иногда чего-то не дают, что не хотят, а потому, что не могут. Хороший ребенок это понимает, а плохому это не дает покоя. Я не виню тебя за то, что ты злишься. Ты потеряла малыша: у тебя, конечно, ужасное горе, но ты его переживешь, хочешь – верь, хочешь – не верь. Нам всем сейчас плохо. Твое несчастье – оно ведь и наше тоже. Это была моя первая внучка, и мне не все равно. Меня слезы душат, когда я припоминаю, как позавчера мы свезли ее на кладбище. Человек не человек, если от таких вещей ему не становится тяжко. Но как сказала твоя мать, это уже позади. Правильно она говорит: думать нужно о живых. Сейчас, наверно, ты и сама понимаешь.

Но Марджи устала понимать, устала ставить себя на место других. Она подалась вперед, приподнявшись на локте, и, глядя свекрови прямо в глаза, сказала:

– Мама Мэлоун…

Подобно тому, как мечта за долю секунды порой охватывает годы, миссис Мэлоун, когда она услышала свое имя, осенило видение. Ей представилось, что невестка наконец-то оценила ее по достоинству и стала для нее тем, чем не были родные дочери, – подругой и доверенным лицом. Теперь Марджи говорит Фрэнки: «Иди проведай маму, а я останусь дома. Твоя мама чудесная женщина, ты всем ей обязан. Ты должен проводить с нею больше времени. Навещай ее каждый вечер, а я отойду в сторонку, потому что у меня меньше прав на тебя, чем у нее. Не покупай мне ничего ни на день рождения, ни на Рождество. Лучше потрать эти деньги на подарок маме. Чего бы ты для нее ни сделал, Фрэнки, все будет мало, ведь она у тебя такая замечательная!» Все это пронеслось в сознании миссис Мэлоун прежде, чем невестка успела более настойчиво повторить:

– Мама Мэлоун, я хочу вам кое-что сказать.

– Что, Мардж?

– Мама Мэлоун, я вас ненавижу.

– Чего ты сказала?! – каркнула миссис Мэлоун, медленно заливаясь багровой краской.

– Я сказала, – тихо, не разжимая зубов, произнесла Марджи, – что ненавижу вас.

Перед тем как отвернуться и закрыть глаза, она успела увидеть, как краска сходит с лица свекрови, оставляя после себя неряшливые красные пятна.

«Говорят, – думала Марджи, – будто человек, когда страдает от горя или от боли, становится благороднее. Это неправда. По крайней мере, в моем случае. Когда все шло хорошо, мне легко было убеждать себя в том, что все хотят как лучше, и не обращать внимания на дурные слова и поступки. Но стоит тебе пережить что-то тяжелое, ты понимаешь, что все твои розовые мысли о вещах и о людях – сплошные детские выдумки. Или у тебя просто не остается сил, чтобы представлять себе, будто в мире есть справедливость. Или, может быть, страдание вытравливает из тебя всю глупость, и ты начинаешь видеть правду, а правда в том, что многие люди мелочны и жестоки? Взять, к примеру, мать Фрэнки. Разве родовые муки сделали ее лучше? Нет! Она проходила то, что пришлось пройти мне, но, зная, каково мне придется, не болела за меня. Или я сама: я только раз испытала то, что она испытала четыре раза, но разве я ее жалею? Нет, я ее ненавижу. Боль и горе не сделали меня великодушнее. Я чувствую себя обманутой. Я чувствую ненависть. Ненависть к родителям Фрэнки. Его самого я ненавидеть не должна: он мой муж, мне с ним еще жить. Ненавидеть маму с папой тоже было бы неправильно – все равно что ненавидеть себя, ведь я их плоть и кровь. Надеюсь, эта ненависть ко всем у меня пройдет, и я перестану думать, будто в мире нет ничего хорошего. Я должна это преодолеть, иначе как я могу… как вообще можно жить, ни к кому не испытывая добрых чувств и не надеясь на будущее? Если я так и не сумею поверить, что рано или поздно мне станет лучше, чем теперь, то, пожалуй, можно просто лечь и умереть».

Глава 35