Завтра будет лучше

Марджи оставила сорочки дневной сиделке, чтобы та отдала их, если какая-нибудь роженица приедет неподготовленная или с недостаточным количеством детских вещей.

– Хорошо, – пообещала сестра, – я скажу, что это подарок от женщины, которая ушла отсюда с пустыми руками.

Приторная сентиментальность этой маленькой речи заставила Марджи поморщиться.

Уже готовая к отъезду, она проболталась в больнице до двух часов дня, чтобы еще раз помочь при кормлении. Потом попрощалась с шестью матерями (та, которая лежала на диване, теперь заняла ее кровать), записала их адреса и пообещала зайти. Но все знали, что она знает, что не сдержит слова, потому что растущие малыши будут напоминать ей, каким был бы ее ребенок, если бы выжил.

Вручив дневной сестре доллар чаевых, Марджи оставила еще один доллар миссис Браун, чтобы та передала ночной сиделке. Пожимая Марджи руку, доктор Паольски сказал, что ему жаль, чертовски жаль. Она попросила его не переживать: такое случается – ничего не поделаешь. Он выразил надежду на новую встречу через год.

Потом Марджи спустилась в подвал, чтобы попрощаться с тетей Тесси. Та сидела на своей койке, читая позавчерашний номер «Нью-Йорк Грэфик», и, как только послышались шаги, судорожно сунула газету под подушку. Увидев, что это всего лишь Марджи, она сразу успокоилась. Свет стоваттной лампочки, без которой в этом темном углу нельзя было обходиться ни днем, ни ночью, подчеркивал морщины на увядшем лице. Тетя Тесси встала, и они с Марджи, пожав друг другу руки, пробормотали обычные для подобных ситуаций прощальные фразы. Когда Марджи уже повернулась, чтобы уйти, тетя Тесси произнесла:

– Погодите секунду, я хочу вам кое-что сказать. Я представляю себе, как вам сейчас тяжело. Но лучше чего-то лишиться, чем всю жизнь не иметь ничего такого, что можно было бы потерять.

– Не знаю, – сказала Марджи, – не знаю.

Глава 37

Марджи голодными глазами смотрела в окно трамвая. Знакомые места выглядели непривычно – как пейзажи чужой страны, про которую она читала, но в которой раньше никогда не была. Детали выделялись резче, краски стали ярче, звуки улицы приобрели свежий смысл.

Дома Марджи, к своему разочарованию, не ощутила той же новизны. Квартирка запылилась, казалась маленькой и обветшалой, как будто ее давно забросили. Дефект на гобелене, которого Марджи раньше почти не замечала, теперь бросался в глаза, напоминая плохо зарубцевавшийся шрам. Лепестки искусственных красных роз в черной вазе превратились в кармашки для пыли. Массивные книгодержатели, подпирающие немногочисленные книжки, тоненькие и потрепанные, выглядели глупо. И кругом было слишком много голубого цвета, а он, как оказалось, больше не нравился Марджи. Она подошла к сундуку с приданым, в котором хранила детские вещички, и собралась с силами, чтобы преодолеть острую боль. К ее облегчению, крошечной одежки там уже не оказалось: наверное, мама забрала.

Марджи сняла со стены голубой гобелен, стряхнула с него пыль и вместе с подпорками для книг убрала его в сундук, а розы сунула в мусорное ведро.

Из холодильника пахло плесенью: это испортились немногочисленные остававшиеся там продукты. Марджи выбросила все, кроме бутылки кетчупа и двух яиц, которым, как можно было надеяться, ничего не сделалось. После этого она открыла окна: морозный воздух ворвался в квартирку и наполнил складки штор, сделав их похожими на развевающиеся знамена. Марджи стало полегче. Она везде вытерла пыль, подмела и помыла пол, вернув своему маленькому дому чистоту и свежесть.

В ванне валялась гора грязного белья Фрэнки. Марджи вдруг почувствовала сильную усталость. Ей захотелось прилечь, но самой опускать прислоненную к стене кровать пока, пожалуй, не стоило. Почувствовав холод, Марджи заметила, что дрожит. «Я перетрудилась», – подумала она и, закрыв окна, достала из шкафа одеяло, чтобы набросить его себе на плечи. Потом открыла духовку и зажгла газ.

Когда тепло расслабило ее тело, она опять ощутила мучительную пустоту – то, что доктор назвал послеродовыми болями. Ей захотелось заплакать, но она почувствовала себя как тогда, когда потерялась, а потом нашлась и мать принялась ее бить. Сдаваться было нельзя. Слезы обжигали веки изнутри, на лице прорисовались уродливые горестные линии, однако Марджи поборола желание выплакать себе глаза.

Глядя в теплую черную пещеру печки, Марджи подумала: «Многие женщины сидели вот так же перед духовкой, а потом включали газ, но не подносили к горелке спичку. Интересно, что они при этом думали».

Марджи наклонилась и увидела маленькие язычки пламени, вырывающиеся из круглых отверстий на дне печки. Вдруг они исчезли. Марджи, запаниковав, вскочила, выключила газ и испуганно оглядела кухню, как будто могла обнаружить некое злобное существо, желавшее подстроить ее смерть.

Нет, умирать она не хотела! Ни в коем случае! Она хотела жить – держаться за жизнь при любых обстоятельствах.

Заметив, что кухонное окно закрыто неплотно, Марджи почувствовала облегчение: значит, это ветер задул пламя, а не какой-нибудь невидимый дух.