Завтра наступит вчера

Васса оглянулась. В пяти шагах за ней стояла старая цыганка в красной, с желтыми цветами кофте и пестрой пышной юбке, надетой поверх еще нескольких. На шее — разноцветные камни, нанизанные в несколько рядов, в ушах — крупные золотые кольца. Смуглые руки обнажены до локтей. Строгое лицо с правильными чертами хранит еще следы прежней красоты. Густые черные Волосы, присыпанные сединой, покрывает цветастый — зелень с синевой — шелковый платок.

— Спасибо, я не верю в гаданье, — ответила Васса и сделала пару шагов вперед.

— А твоя подруга, беленькая такая, которой сейчас плохо, верит, — бросила в спину цыганка. — Ты скажи ей: пусть не убивается. Все у нее хорошо будет.

Васса, пораженная, застыла на месте. Чертова колдунья! Действительно, Лариска, посмеиваясь над гаданьем и прочей мистической ерундой, тем не менее в последние дни повадилась захаживать к своей соседке, которая на досуге раскидывала ей карты.

«Смешно, конечно, Василек, но эти сеансы психотерапии помогают мне, — оправдывалась она. — Скажет что-нибудь хорошее — и легче на душе». «А плохое?» — скептически хмыкала Васса. «Так я же не верю! В плохое не верю, а в хорошее почему бы и не поверить?» — хитрила Лариса.

— Да-да, красивая! Дорога у нее, у твоей подруги. И король впереди.

— А вот и не угадали. Дорога у нее уже позади, — невольно втянулась в диалог Васса.

— Так еще будет! Иди ко мне, красивая, не бойся. Тебе хочу правду сказать.

— У меня нет денег, — не сдавалась молодая женщина перед напором старой цыганки. А острые, проницательные, черные, как омуты, глаза завораживали и притягивали.

— Не нужны мне твои деньги, красивая. Правду скажу — сама просить будешь, чтобы взяла. В мыслях твоих останусь. Не забудешь.

— Но я ничего не хочу знать, — сопротивлялась Васса. — Что было — я и сама знаю. Что будет — одному Богу известно.

— Конечно, правду говоришь, красивая, — согласилась цыганка. — Бог ведет нас по тропкам-дорожкам. Но только и я немножко знаю. Зачем отказываешься? Всегда лучше знать, чем не знать.

У Вассы мурашки побежали по коже. Это была ее любимая фраза.

— Дай руку, красивая. Не бойся. Правду скажу.

— А я и не боюсь! — с вызовом ответила Васса и, подойдя вплотную к гадалке, протянула руку. И удивилась: от старой цыганки пахло свежестью, морем и солнцем. И еще чем-то горьковато-пряным, душистым — так пахнет свежескошенное сено.

Цыганка взяла протянутую руку и поднесла к глазам. Ее пальцы были сухими, цепкими и горячими. Изучив линии, пересекающие женскую ладонь, и пришептывая при этом какую-то тарабарщину, одной ей ведомую, гадалка подняла глаза и внимательно посмотрела на молодую женщину.

— Положи монету, — приказала она.

«Что и требовалось доказать, — с облегчением подумала Васса. — Гора родила мышь. А я, дура, чуть было не клюнула на ее удочку. Уши развесила, курица наивная!»

— Подожди, красивая, не гони коней. Не думай плохо. Почеши мою спину, а я почешу твою. Клади монету, не бойся, — строго повторила гадалка. — Больше не возьму.

«Что за бред! — оценила Васса ее слова. — При чем здесь спина?! Чушь какая!» Но монету (ничего себе «монета» — на «пятерку» раскошелила, ведьма!) достала ив протянутую руку положила.

— Зачем так много, красивая? — сурово спросила старая цыганка. — Не машину берешь — судьбу. А судьба лишнего не любит. Доставай монету.

Васса молча достала металлический рубль и положила на смуглую морщинистую ладонь. Гадалка не сводила с нее пристального взгляда. «Черт, словно душу вынимает! — поежилась Василиса под внимательным взглядом пронзительных черных глаз.

— Слушай сюда, красивая. Отец твой большой человек был. Имя тебе дал. Ни ласку, ни заботу — имя только. Не его вина — тех, кто над ним. Не держи на него зла. Не виноват он.

Васса обалдела — проклятая колдунья! Ее отец действительно был писателем, участником первого писательского съезда. Дружил даже одно время с Горьким. В честь героини романа своего знаменитого друга и дал дочери дурацкое имя Васса. Затем, как и положено, был репрессирован, мотал срок в лагерях. Освободили в сорок девятом. Вернулся. И запил. В перерыве между похмельем и запоем была зачата Васса, а спустя год после ее рождения мать маленькой Василисы, устав бороться за мужа с ним самим, оставила его и ушла с ребенком к своей матери. Отец потом от алкоголизма излечился, женился второй раз. Но подняться так и не смог.

— Несчастный он, отец твой, — продолжала неторопливо гадалка. — У тебя — другая судьба. Муж тебя любит, красивая. Крепко любит, горячо. И ты его любишь. А деток нет у вас. Мальчик был. Зачем сына убила? — резко спросила она.

Васса растерялась.

— Я не могла тогда рожать, — вырвалось у нее против воли.

— Ну, может, оно и к лучшему, — неожиданно согласилась цыганка.

Василису неприятно кольнуло: почему это «к лучшему»?

— Смотри сюда. Видишь, какая ровная линия? Это — ум твой, красивая. Ясный и чистый, как ты сама. Мудрая ты. Понимаешь много. Через то и болит душа твоя. Не болей, красивая. Их горе — не беда.

«Что это она туману напускает»? — подумала Васса и спросила:

— Что это значит: их горе — не беда?