Завтра наступит вчера

— Это — не повод, а вот то, что ты шляешься по вечерам незнамо где, — повод.

— Влад, да что с тобой?! — опешила Васса. — Какая муха тебя укусила?

От неожиданности она разжала руки, и щенок, обиженно пискнув, свалился мягким кулечком на пол. Муж развернулся в кресле. На нее смотрели чужие холодные глаза.

— Какая муха меня укусила? Это ты меня об этом спрашиваешь? Я прихожу с работы домой голодный как черт, замерзший, надеюсь, что меня ждет дома заботливая жена и пусть не вкусный, но хотя бы горячий ужин и чай. А что дома? Сидящая в темноте невыгулянная собака, пустой холодильник и полное отсутствие следов хозяйки — ни записки, ни звонка.

— Влад, я же тебе вчера говорила, что сегодня вечером иду в больницу.

— Куда?!

— В больницу. К Сергею, Сергей Сергеичу, который из-за меня же туда и попал.

— Не помню я ни про какого Сергея! — отмахнулся Влад. — У тебя семья — муж и собака, о которой ты, кстати, клятвенно обещала заботиться. Сама, не рассчитывая на мою помощь. У тебя свои обязанности, моя милая: мужа после работы накормить, собаку выгулять — не так это много, по-моему. А уж потом по Сергеям шляться.

Влад, замолчи, прошу тебя, — прошептала деревянными губами Васса. — Не переступай, ты будешь потом жалеть о своих словах.

— Мои слова — не самое страшное, о чем я могу жалеть в своей жизни. Есть ошибки и поважнее.

Она молча развернулась и направилась в прихожую, потом позвала Бата, открыла дверь и вышла за порог. Гуляли долго. Щенок уже явно замерз и, не привыкший к длительным прогулкам, дрожал на холоде и поджимал лапки.

— Маленький мой, — она взяла Бата на руки и прижала к себе, — замерз? Ладно, пойдем в квартиру. Придется идти, мой хороший, что делать — другого дома у нас нет.

Влад уже спал. Свет был выключен. Она вымыла щенку лапки, напоила кефиром и, раздевшись, легла рядом, стараясь не прикасаться к соседнему телу. Отвернулась к стене и уставилась в темноту широко раскрытыми глазами. Что с ним? Что случилось? Где ее Владик милый, спокойный, добрый, ласковый и любящий? Ее стена, ее зашита и поддержка… Может, у него серьезные неприятности, а он молчит и не хочет ее расстраивать? Может, он из-за чего-то сильно переживает, а она попала под горячую руку? Но зачем же так грубить, хамить? Она-то при чем? Использовать ее как громоотвод? А по-мужски ли это? Использовать жену для сброса отрицательных эмоций или снятия стресса (один хрен!) — значит признаваться в собственной мужской несостоятельности. И слабости. А нужен ли ей муж, для которого она — нянька, терпеливо сносящая капризы и топанье ножками? Мысли путались и сбивались. Это были не ее мысли, всегда такие четкие и ясные, верные помощники и советчики. В голове теснились испуганные и растерянные недоумки. Он никогда не был таким откровенным хамом. Даже тогда, после жалобы его жены в партком. Когда его чуть не поперли из партии — якобы за аморалку, а на самом деле за то, что имел мужество отстаивать свою любовь. Он только бледнел тогда и стискивал зубы — и улыбался. И был сильным и надежным. Что же с ним теперь?

— Васька, — шепнули в ухо теплые губы, прикоснувшись к мочке, — ну прости ты меня, дурака. Не знаю, что на меня нашло. Виноват, — его рука скользнула по плечу и, опустившись ниже, замерла на талии, — кончай дуться, малыш!

Васса закрыла глаза, притворяясь спящей. Из-под плотно сжатых век выкатилась соленая капля и шлепнулась на подушку.

Глава 21

30 октября, 1982 год

— Ты любил испанских сеньор?

— Нет.

— Ты любил испанских сеньорит!

— Нет.

— Ты любил русских женщин.

— Нет.

— Ты никого не любил?!

— Ты — единственная женщина в моей жизни, госпожа Колетта… — негромкий голос понизился до шепота. Над ней склонилось почти невидимое в темноте лицо. — Я бы хотел застыть в безвременье. Остаться с тобой навсегда. — Горячие губы, прикоснувшись к шее, мягкой удавкой сбили дыхание. — Я… хочу… тебя… — Прерывистый шепот обжег нежную ямку у горла и, бормоча что-то несвязное, стал удаляться — ниже, к груди, к животу, к бедрам. — Колетта… Девочка моя… Госпожа… — Губы горели огнем, опаляя кожу.

«Потом, — застучало в голове, — я все обдумаю потом. Позже… Я пойму… Я все решу…» Она отпустила на волю свои потерявшие стыд руки и губы. Их тела переплелись в одну пылающую, жадную, ненасытную плоть. Все изгибы, впадинки, выпуклости одного утонули в другом, горя и обжигаясь. Все путалось, вихрилось, вздымалось и опускалось, мучилось и наслаждалось и наконец взорвалось, перепутав небо и землю… Они лежали рядом, без сил, касаясь друг друга кончиками пальцев и медленно приходя в себя.

— Мы созданы друг для друга, — услышала она. — Я это понял сразу, как только впервые прикоснулся к твоей коже. Помнишь, как я поцеловал твою ладонь?

Ответ прозвучал не сразу.

— Есть очень красивый миф об андрогинах. Знаешь?

— Нет.