Завтра, послезавтра…

На спине у змеи алая полоска. Джулиано вытаскивает из кармана руку и несколько раз проводит по коротко стриженной голове, так что на лоб набегают морщины.

— Это ты змею убил?

— Я.

Джулио никогда бы сам не напал на змею. Недаром его прозвали Пассалоне — увалень. Ну и пусть, ему от этого ни тепло ни холодно. Он показал на зайца:

— Поймал?

— Гуардабассо хотел его проглотить, так глазищами и заворожил.

— Теперь этот заяц твой?

— Конечно. Я назову его Роккино.

Роккино в страхе поводил глазами. Пассалоне снова вытащил из кармана руку — другой он держал за веревку козу — и хотел было погладить зайчишку. Но тут же отлетел в сторону: оказывается, Нинка-Нанка приглядела неподалеку соблазнительный куст и внезапно дернула веревку. Подлая Нинка-Нанка, вечно что-нибудь да выкинет!

— Послушай, — Сальваторе понизил голос и украдкой поглядел на козу, — зайчонок голодный, хорошо бы его молоком напоить.

Роккино после стольких испытаний совсем ослаб, словно стал меньше, похудел. Он даже не пытался удрать.

— Не могу.

— Ну хоть один глоточек. Ему много не надо. Он же совсем маленький.

— У меня скоро еще одна сестра будет.

— Правда? Еще сестренка?

— Да.

— А откуда ты знаешь, что сестра? Может, брат.

Пассалоне безнадежно пожимает плечами — на рождение брата, видно, нет никакой надежды.

— Да ведь она еще не родилась.

— Пока нет.

— Значит, можно Роккино дать каплю молока.

— Завтра.

— Нет, сейчас.

— А если Нинка-Нанка не захочет?

— Давай у нее спросим.

Пассалоне вздыхает.

— Нинка-Нанка! — зовет он.

Коза оборачивается и внимательно смотрит на Пассалоне. В ее хитрых глазках притаился смех. Она слегка трясет бородой.

— Позволь нам взять у тебя чуточку молока. Совсем, совсем капельку.

Нинка-Нанка оставляет в покое куст, подходит ближе и снова начинает трясти бородой.

— Позволила, Пассалоне. Видишь, бородой кивает.

— А куда его доить, молоко-то?

— Ну и бестолковый ты, Пассалоне! Я сложу ладошки, а ты потихоньку дои.

— Да оно на землю прольется.

— Не прольется.

Пассалоне подходит к козе. Нинка-Нанка даже жевать перестала. Она все понимает. Стоит спокойно и позволяет себя доить. В ладони Сальваторе, сложенные лодочкой, стекает тонкая струйка молока. Но Роккино отказывается его лакать.

— Ну вот! Только зря молоко извели.

— Эх, Пассалоне! Да ты жадина!

Обозвать его жадиной! Еще друг называется. Это оскорбление. Что бы ему такое ответить? Нет, лучше дать ему хорошего тумака. Так поступают настоящие мужчины. Да, но Сальваторе сильнее; глядишь, еще самому достанется на орехи. Лучше притвориться, будто ничего не слышал.

— Подержи зайца. Да смотри не упусти, а то получишь. Потыкай его мордочкой прямо в мои ладони. Ну вот, так.

— Ай, Сальваторе, Роккино вырывается! Но усы все же намочил.

— Гляди-ка! Да он облизывается. Совсем как человек.

— Бери его, Сальваторе, а то Нинка-Нанка за веревку дергает.

— Пошли.

— А Роккино ты тоже с собой возьмешь?

— Конечно. Теперь он мой.

ДОБРЫЙ ДЕНЬ, СОЛНЦЕ БЫСТРОЕ…

Добрый день, солнце быстрое,
Голова моя болит,
А нога моя дрожит.
Солнце, солнце, подскочи,
Мою хворость излечи.

— Ну как, полегчало, Кармела? А то могу повторить.

— Спасибо вам, дядюшка Винченцо. Вроде полегчало. Я вот вам немного молока принесла.

— Зря ты это, Кармела. Мы с тобой соседи, а добрым соседям грех не помочь.

— Уж так я вам благодарна, дядюшка Винченцо! Это молоко козье, возьмите.

— Ну, а голова у тебя совсем прошла, Кармела?

— Да, спасибо, спасибо вам. У вас счастливая рука, дон Винченцо. Худо бы мне пришлось без вас. Да тут еще ребятишки совсем замучили.

— А когда девятого ждешь?

— Скоро. Месяца через два, в новолунье. Еще раз спасибо вам, дядюшка Винченцо. Пойду домой, хлеб надо печь.

Добрый день, солнце быстрое,
Голова моя болит,
Лапа бедная дрожит.
Солнце, солнце, подскочи,
Мою хворость излечи.

Это мальчишки колдуют над Роккино.

— Поправится наш зайчишка, а, Пассалоне? Смотри, как он тяжело дышит. Вдруг у него лихорадка?

— Похоже. В прошлом месяце моя сестренка болела, ее тоже так трясло.

— Знаешь, Пассалоне, сегодня суббота, и ночью дедушка Винченцо мог бы снять сглаз с Роккино. Ему это нипочем, А я еще маленький, у меня не получится.

— А кто сглазил твоего Роккино?

— Откуда мне знать? Но дедушка любые сглазы и заклятья умеет снимать. А захочет, сам любого заколдует. Скоро и я научусь. Как подрасту, дедушка мне самые секретные секреты откроет. Сам-то он выучился колдовству давным-давно, лет сто назад.

— Тогда ты станешь всемогущим и сможешь делать все, что захочешь, да, Сальваторе?

— Конечно.

— Ну, а пока-то как нам быть?

— Попрошу дедушку, пусть он Роккино вылечит.

— Ты уже испекла хлеб, Тереза? — спрашивает Кармела, входя в дом.

— Нет еще, Кармела. Только тесто поставила. Возьми свою дочурку, а то она мне весь передник обмочила.

— Ах, замарашка! Уж ты ее прости.