Завтра. Сборник коротких рассказов

Я не уставал придумывать нам с Малышом игры, даже возвращаясь с мальчишками поздно, уставший и голодный, я все равно брал его с собой, и мы снова шли гулять по окрестностям – впереди я, а чуть позади – Малыш, не отставая ни на шаг. Я всегда искал приключений, а пес был моей верной тенью. Он несколько раз спасал меня от неприятностей, один раз – когда на меня напала злая свора заблудших псин, а другой – не менее свирепая тройка мальчишек из соседнего двора. И тех, и других Малыш хорошенько потрепал. Он всегда был на моей стороне, и, считая себя моим псом, не знал, что может быть иначе.

Я платил ему за любовь и преданность как умел: воровал сосиски и сладости с домашнего стола и выбрасывал их из окна второго этажа, прямо ко входу в подъезд. Малыш тогда поднимался, медленно подходил, нюхал «подарок» и непременно задирал голову кверху. Мы встречались с ним взглядом, и только после этого он начинал есть. Мы жили душа в душу много лет, вместе росли, только он, скорее, старел, а вот я, наоборот, взрослел и набирался сил. Вскоре я должен был уехать. Меня забирали в армию, и весь в тревоге и волнении я толком не попрощался с Малышом, уверенный, что скоро вернусь. Лишь потрепал его по белому загривку и уехал восвояси. Помню, он внимательно смотрел на меня своими умными глазами с черными слезными дорожками, словно очень долго плакал.

После армии я сразу же уехал во Владикавказ и много лет не приезжал в родной город. Случилось мне вернуться лет через семь. Я сошел с автобуса на автовокзале и пешком пошел домой, мне хотелось прогуляться. Я шел родными улицами, пахло асфальтом и цветущей липой. «Каким маленьким стал мой город», – думал я, как вдруг невдалеке, возле подворотни, я увидел белую собаку. Сердце мое екнуло, когда я вспомнил о своем друге, которого не видел столько лет. Родители говорили мне, что Малыш ушел из двора вскоре после моего отъезда и больше не возвращался. И вдруг я вижу его, несомненно, его: старенького, хромающего на заднюю лапу. Я бросился к нему, окликая. Он нехотя поднял свою голову, словно каждое движение стало ему в тягость, и я увидел, что ничего не осталось в нем от моего прежнего друга – ни озорства, ни белоснежной шерсти, ни осанки. Это был потрепанный жизнью, усталый пес, который вскоре должен был издохнуть. Я подошел ближе, не веря своим глазам. Малыш был все еще жив, и он смотрел на меня, пока сердце мое екало внутри с утроенной силой. Я протянул руку и стал гладить его. Но он не отозвался на мои ласки, а снова склонил голову и обнюхал землю старым, выцветшим носом. Тогда я сделал несколько шагов назад и похлопал себя по коленям, зовя его к себе, как раньше, во времена наших игр. Но Малыш отрешенно мотнул головой, словно стряхивая с себя мой взгляд, и пошел прочь. Он меня не узнал.

Без стука

Она появлялась в коридоре, когда ночь опускалась на дом. Ходила тихо, неслышно, но знала, что за стеной ее непременно ждут и гадают – войдет, не войдет? Она любила эти игры, любила подолгу стоять под дверью и слышать, как с другой стороны все больше приходит в волнение тот, кто чувствовал ее присутствие. Но она передумывала и шла дальше, отдаваясь соседу в соседней комнате.

Она не могла сказать, что делала это за вознаграждение. Эти мужчины не были щедры. Кое-кто вообще забывал заплатить, но она была своенравна и все равно заходила вновь. Что-то другое манило ее каждую ночь к этим дверям, к этим измученным ожиданием и томлением мужчинам. Это было что-то неописуемое, сокровенное, то, что помогает из крохотной искорки раздуть пламя. И после ночи пламенеющая душа ее требовала дня, целого, долгого, скучного дня, чтобы прийти в себя, успокоиться, затушить это пламя. И ночью снова на охоту: дразнить, доводить до исступления ожиданием, и, наконец, позволять себя любить.

Она была привилегирована. Она могла входить в любое помещение и быть там столько, сколько она пожелает сама. Она могла бы пользоваться дарами, припасенными для нее, разложенными тут и там, как приманки. Но она редко касалась их, не желая, чтобы кто-то узнал, что на самом деле она любит. И она входила, оглядывала комнату, пробегая тонкими пальчиками по клавишам рояля, по пыльным корешкам книг, по стеклянным пепельницам, полным окурков, по стаканам и рваным рубахам, оглядывала неприглядность быта, и комнаты, и хозяина, и все равно оставалась, на радость ему, потерявшему последнюю надежду.