Завтра. Сборник коротких рассказов

Баратинёр тем временем, обойдя всех по очередности, подошел и ко мне. Согнутый стан его заставлял старика смотреть на меня снизу вверх, хоть я и сидел, а он стоял. Он протянул руку с большой неуверенностью и, улыбаясь, стал трогать мой ботинок, по всей видимости, желая его почистить. Мы переглянулись с моим усатым собеседником, и тот пожал плечами, как бы подтверждая этим свой рассказ. Мне не оставалось ничего, кроме как снять свою обувь и позволить старику сделать то, что он так желал. Когда это было проделано с неимоверной тщательностью, щеткой, невесть откуда возникшей в его руках, он вернул мне мою пару, а я, памятуя о его характере, коснулся своей груди рукой и громко произнес:

– Спасибо, премного благодарен.

Нужно было видеть, как осветилось лицо Баратинёра, когда он закивал, довольный, почти счастливый, и поковылял прочь, не ожидая от меня больше ничего.

Халат

О, халат. Проклятый символ безделья, удушающая хламида нереализованных надежд. Формы их навечно впечатались в твой обманчивый уют. О, ты хитер! Твое тепло, твоя мягкость, скольких сумел обмануть ты! Окутывая своего хозяина, ты лишаешь его сил, остатков вдохновения. Ты кладешь его на потертый диван, оголяя уставшую руку и впалую грудь, и впускаешь холод реальности, но ты знаешь, что контраст твоего тепла не оставляет ей шансов. Хозяин закутывается потеплей, и ты победил – он вновь в твоих владеньях.

Ты первый встречаешь гостей, которые приходят все реже, им неприятно твое присутствие. Но тебе это на руку, ведь твоя жертва покидает тебя все реже. Ты врастаешь в руки, не способные набрать на гитаре новые аккорды, ты – петля, что сдавливает горло никогда не оживших героев. Ты – слово, к которому не подобрать рифмы. Ты – гильотина неизданных книжных корешков, ты – широкая пола, плескающая красное вино на лучшие куски написанного текста. Твои карманы бездонны, как и твоя душа. Все, попадающее туда, навсегда потеряно. Ты – виселица, сотканная из потерянных поясов, ты – кофейное пятно, которое не смыть. Ты – самая безобразная муза, самая алчная жена и самая благодарная любовница.

Скольких ты уже погубил и скольких еще! Тебе все мало. Возьми теперь меня. Забери навеки в свою теплую обитель махры. Но вспоминай обо мне хоть иногда… Когда истлеешь и развалишься на части, а из нутра твоего выпадет перо. То самое, что не дало мне записать звенящую первозданной чистотой мысль, которую ты навеки похоронил в своих недрах… Кто теперь вспомнит ее. Может быть, ты?

О, халат. Нет никого преданнее тебя. Нет никого смертоноснее тебя.

До отвала

Есть что-то такое в женских волосах, что они, как паучьи нити, способны связать между собой совершенно незнакомых женщин. В салонах красоты они предстают друг перед дружкой неприглядными, растрепанными, с отросшими корнями и прядями седин, с посеченными кончиками и неудачным окрашиванием; не стесняясь и не таясь, как узники, заключенные в одну темницу за одни и те же грехи.

Кресла двух клиенток стояли рядом, а процедуры предстояли долгие, вот и зашел у них разговор. Поговорили о модных весенних новинках, упомянули детей и школу, перемыли кости своим начальникам и начальницам (не упоминая имен, разумеется), в общем, коротали время, как могли и привыкли. Когда темы, вызывающие наибольшее раздражение были исчерпаны, а напряжение снято, женщины перешли к темам более спокойным и приятным – к домашним животным.

Та, что сидела левее и была по виду чуть моложе той, что сидела справа, стала рассказывать о своей любви к кошкам и котам, а именно, к одному. Кот, судя по рассказу, был сущим дьяволом, он воровал курицу (причем целиком), а затем трепал ее по всей кухне, не удосуживаясь доесть уворованное. Он гадил в обувь и на одежду, не из-за дурного воспитания, а из вздорности характера и врожденной мстительности. Он драл когтями руки и ноги гостям и хозяйке, а детям царапал щеки и рвал волосы. Закатив глаза, девушка перечисляла озорства его и проделки, но по всему было ясно, что всепрощение в этом рассказе перевешивало все остальное, хотя любовь тут и была в одни ворота.