Завтрашний царь. Том 1

– Вот как! – Зябко передёрнул плечами, махнул рукой. – Нам с тобой, холопишкам худородным, что Ойдриг, что Ойдригович… А подслепого старца молодой государь головы небось не лишит, буде тот и напутает.

С тем распростились.

Пока пировали, мир, сосредоточенный внутри стен, был тёплым, обжитым и уютным. Шаг от ворот – и в прорези меховых харь метко впились стрелы снежной крупы. Со ста саженей просторная крепость обратилась утлым островком в безбрежной вьюжной ночи.

Одним из множества островков, крохотных и упрямых, ещё теплившихся в застывающем мире.

На полдороге до дружинной стоянки, когда все праздные уши остались далеко за спиной, Смешко не выдержал:

– Нам! Холопишкам!.. Да его боярин с тобой из одной чаши не то что пить… мыть её недостоин!

Воевода усмехнулся под личиной:

– Сколько повторять! Моя ветвь красного перстня в глаза не видала. Лучше расскажи, стрелу-то нашёл?

Могучий Смешко обернулся к нему, глотнул летящего снега, закашлялся.

– Ещё как нашёл! Блюдницы у старика хорошавочки… Только правду скажу тебе, брат: мало радости в его доме служить.

– Почему?

– Так гогоны кругом. Из каждого угла пялятся. Птицы, звери…

– От всякой добычи по пёрышку, по шерстинке, – пробормотал Облак.

– И что? – спросил Сиге. – Подумаешь, шкуры, паклей набитые. Девки-визгопряхи и те стерпелись давно.

– Кони охотничьи в бархатных чепраках, соколы в великих нарядах… Вся как есть Гайдиярова охота. И свет этот зелёный…

Воевода терпеливо спросил:

– Людей набитых нету хотя бы?

– Мне, может, самому за прялку пора, – проворчал Смешко. – Но так и мстится, будто вон за той дверью стоят.

– У дикомытов мужи прясть не гнушаются. А в бою каковы!

– А симуранов нету добытых? – жадно спросил Облак. – Нешто девки не сказывали?

– К девкам сам иди. В гусли им поиграешь.

– Не, на чёрный двор Облаку теперь не лицо, – поддел воевода. – В гусли, что господину ухо ласкали, не на поварне для потехи бренчать.

– Я, по-твоему, копыжиться должен был? – взвился обидчивый Облак. – Прямым словом наймовщику отказать? Наспех сыграть, чтоб вспомнить совестно было?

Воевода с первым витязем дружно расхохотались. Боярский пенник ещё грел изнутри, не спеша развеиваться на стылом ветру.

– Ладно тебе, Облак! Самовидно же: рукам в рукавицах не усидеть, гусли в чехолке прыгают.

– А уж бередлив ставишься, когда новой песней чреват…

– В себе волен, что во хмелю…

– Ну вас! Певца, свыше осенённого, взялись судить!

– Дальше сказывай, Смешко. Что ещё занятного видел?

– С поварни, – сказал витязь, – из острожка другой выход есть, чтобы не через красные ворота помои таскать да бочки отхожие. А в кречатне, где соколы набитые на бархатных присадах сидят, раньше учельня была для новопойманных птиц. Вся хоромина – короб из дранки, чтоб когтя не подточить, пол – чаном, туда воду пускали. Стало быть, полетает-помечется неприученный, истомится, волей-неволей сокольнику на руку сядет. А там – слово ласковое, голодному корм…

– Умно уряжено, – подивился воевода. – Что, до сих пор вымысел берегут?

Смешко хмыкнул:

– Как с последнего сокола шкурку с перьями сняли, чёрную сторону боярин велел теснинами забить, чтоб чернавки не шастали. Потом о симуранах возмечтал, отодрать теснины собрался. Дальше что будет, даже и не гадают.

Облак творит песню

Утром на дружинной стоянке звенели по снегу походные топорики и железные оковки лопат. Замирение враждебного племени – дело не на один день, окаяничи устраивались основательно. В подветренном склоне холма почти уже вырубили полукруглую ленивицу. Как следует подровнять – и можно перетаскивать ставку.

Воевода с могучими витязями крушили смёрзшийся снег. Два отрока помогали выламывать глыбы, оттаскивали в сторонку, разделывали. Обтёсками погодя ухитят шатёр.

Лишь одного человека не допустили к братским трудам.

– А я что за ино́чим какой? – разворчался Облак.

– Кому – вага, кому – вагу́да! – сказали ему. – У тебя труд, что нам скопом не совладать!

Теперь сквозь шатёрные войлоки доносились перекаты струн, бормочущий голос, временами ругань. Гусляр подбирал слово к слову, созвучье к созвучью. Дело шло тяжко. С вечера Облак так и не лёг спать, играл «шёпотом», едва трогая струны. Ему никто не пенял. Если рядом гусли играют, значит всё хорошо.

– Ишь ерыка́ется, – заслушался Смешко. – Аж ухо ласкает.

Близость Дымной Стены позволяла обходиться без меховых харь. Воевода примерился вагой к упрямому кабану.

– Он слов обретатель. Кому красно браниться, как не ему!

Смешко тоже взялся за шест. Кабан не подался ни с первого приступа, ни со второго. Витязи остановились передохнуть. Воевода сжал-разжал ноющую руку в варежке внутри рукавицы. Хотел незаметно, однако Смешко нахмурился. Окаянный опередил его, спросив:

– Думаешь, не получится с чуварами напужкой разведаться?

На открытую схватку с дружиной лесовики не пойдут. И витязям не рука по лесам за ними гоняться. Значит, следует явить силу и ждать, чтобы с повинной пришли. Когда не придут – выискивать зеленцы. Оставлять дымовища вместо огнищ. Горелые добровища вместо добра. Смешко неохотно ответил: