Завтрашний царь. Том 1

– И пусть, – бормотал Хшхерше. – А уж повезут меня, мальчишечку, на смертных санях, буду я безгласный лежать! Тогда пожалеете… скажете: встань-поднимись, словечко промолви… красным складом порадуй… а не встану!

Я в лепёшку расшибался,
Песней радовать пытался.
Всё от сердца, сколь умею,
Плёл словесные затеи.

Только вам они не гожи,
Вы удавитесь за грошик…

Оскалив зубы, Хшхерше вылез из-под моста, зашагал улицей. Воинственно закрутил гасило, спохватился, укрыл в рукаве. Снова вытащил, резким броском отправил в полёт… передёрнул, угодил себе по бедру, чуть не взвыл, припадая на замлевшую ногу.

Тут и наскочить бы на подбитого обизорникам: без рукавиц бери! Упустили случай, не наскочили. Хшхерше отдышался, перестал всхлипывать, пошёл дальше.

Гирька вылетала вперёд, возвращалась сосредоточенно, безошибочно.

Не жить тебе, поганый кощей!

Не ругаться над чужими словами. Не сманивать друзей, не рушить приязней, без тебя ковавшихся…

– А на́ вот!

И железный грузик вновь искал проклятый висок. Валилась призрачная тень. Запрокидывала обросшую голову, взмахивала нелепыми нарукавниками…

Выйдя на улицу Вторых Кнутов, Хшхерше подробно разглядел на другом конце гасила свою гаснущую судьбу.

– Закалачат мне, мальчишечке, руки, ввергнут в блошницу, ждать казни ради царевича… на смертных санях к Позорным воротам… Тогда выйдете проводить, а я вас даже не разгляжу, потому что… потому что…

Жил да был – и больше нету.
Кончен путь по белу свету.
Канул камешек в волну,
Кувыркается ко дну.
Нету слёз – не морщи рожи!
Что уж там, пропейте грошик!

Отвлёкшись, Хшхерше тут же снова заехал себе гирькой, на сей раз в локоть. А неча две рыбы сразу острожить! Поди разом вы́теши красный склад и к смертному бою вооружись. Оба дела требуют полной меры наития и восторга. Слово поймаешь – синяками ответишь. Ударом верным возвеселишься – слово упустишь.

Синяки морянин давно отвык замечать. Слова было жальче.

– За меня пропейте грошик… пропивай последний грошик…

Хшхерше даже остановился, забытое гасило покачивалось у ноги. Толку ли возиться, расшивать жемчугами попевку, которой всё равно никто не услышит?..

Кривым переулком долетели голоса, смех, перебранка. У горячего кипуна гремели пустыми жбанами водоносы. Начерпают, возьмутся разносить по домам. Хшхерше выругался, наддал шагу. Водоносы всегда начинали с дальних дворов. Вот уж шутка бы задалась – ночь с вечера готовив замах, ко сроку деяния опоздать!

Он с внезапным отчаянием прислушался к звукам пробуждения города. Жизнь готовилась выплеснуться на улицы, а он как будто сворачивал с тех улиц на тропку, тонущую в глухой тьме.

С кем водились и дружили,
Будут жить, как прежде жили.
Плещет серая вода,
Не расскажет, в чём беда.
Чайки бьются за рыбёшек…
Тихо звякнет медный грошик.

Гасило в руке снова ожило, но по-новому. Больше не падало стремительным соколом, убивающим влёт, – когтило по-ястребиному, клевало, наказывало тупыми шипами. Хшхерше словно в себя вернулся: «Я что, месть мстить вышел?»

Так люди будут судить. Посмеются:

«Свободный морянин! Невольнику!»

И поди объясни, что на свете есть только песни. Всё прочее вздор, даже бирка, вдетая в ухо. На углу Полуденной нынче не будет рабов и свободных, лишь двое стяжателей слов да оскорблённая песня…

Андархская Правда подобных споров не знала.

Удивительная ясность приключается в мыслях, когда уже нет времени размышлять.

Шагнув из-за угла, Хшхерше тотчас прянул назад. Ещё чуть, опоздал бы! Перед Малютиными воротами стоял закутанный жбан, и калитка открывалась.

Вот сейчас! Вот прямо сейчас!

Ладонь стиснула гирьку, отчеканив на коже каждый пупырышек. Решай, Хшхерше. Насмерть убить? Откистенить в мясо, продолжив добрыми людьми начатое? Ещё десяток рубцов – небось и разницы особой видно не будет…

Морянин вдруг успокоился. Стало даже смешно.

Он осторожно выглянул за угол.

Мгла затаскивал во двор горячий жбан. Раб владел кованой посудиной не так ловко, как Некша и бывалые водоносы, однако справлялся. Обхватил, слегка наклонил, прижимая к груди. Шажок за шажком начал подавать вперёд тяжёлое донье.

У Хшхерше сами собой заходили ноги, задвигались плечи.

«А придёт Малюта верстаться за раба, кистеньком и сверстаюсь. Давай, чужих стихов поругатель, удобнее повернись… Окликнуть? Не окликать? Вот сейчас!.. Вот прямо сейчас!!!»

Полуденную и Третьи Кнуты ухичивали булыжником разные мостовщики. Наверняка состязались, как водится у ремесленных. Подгоняли узоры, точно вышивальщицы бисером. Сопрягали белые, серые, чёрные камни… Оттого слияние улиц косым крестом делили границы, и в старину здесь шапки снимали. Одно из плеч креста было как раз перед Хшхерше.

Оставалось перешагнуть.