Заземление

«А что, интересно, ношу в своей глубине я? Ничего не ношу, я ничего не знаю заранее, я хочу только знать правду, знать, как оно на самом деле».

Нечистая сила за окном затрясла створки так, что ему сделалось не по себе, и он невольно вгляделся в бушующую тьму так пристально, словно и впрямь опасался увидеть там кого-то рвущегося из тьмы и бури в свет и тишину. Потому-то люди и тянутся к вере — отвоевать уголок света и покоя среди мрака и бурь. Потому-то они и защищают ее так яростно.

Он вернулся в ящик.

О, так это Сима, что ли?..

Младенец, с полгодика, наверно, еще, видимо, стоит нетвердо — чьи-то взрослые руки, может быть, и отцовские, держат за животик, но уже девочка, в коротенькой юбчонке. Волосешки, правда, еще не отросли, коротенькая шерстка… Пухленькие ручки, у запястья будто перетянутые ниточками, пухленькие щечки с ямочками, вытаращенные глазки и губки, вытянутые пятачком, — и такое на этой мордочке написано счастье!..

У него заломило в груди от умиления: это был почти еще зверек, прелестный радостный поросеночек — человек не может быть так самозабвенно счастлив. И все-таки это несомненно была та же самая Сима, что и сейчас, она и глаза таращит так же, и губы вытягивает пятачком в минуты радостного удивления…

Он изо всех сил прижал кулаки к груди, чтобы унять боль невыносимой нежности.

Дитя, дитя… И он еще мог на нее сердиться! На младенца!

А собственно, кто не младенец? Младенцы все. И как же можно ненавидеть, в чем-то серьезном обвинять сосунков?..

Может быть, Иисус, или кто он там был, именно это когда-то и понял?

БАБАММ!!!!!!!!!!!

Оконные створки с громом распахнулись, и холодный ветер смел со стола все брошюрки; кажется, он выхватил бы из ящика и фотографии, если бы Савл не успел задвинуть ящик.

Он бросился к окну. Шторы, трепавшиеся, как паруса, били его по лицу, обвивали, вязали по рукам и ногам, но он все-таки поймал и вдавил обратно проклятые створки, — и обнаружил, что удержать их нечем: скреплявший их бронзовый крючок вырван с мясом и лежит на подоконнике вместе с крепившими его шурупами. Матюкнувшись по-отцовски, он медленно, чтобы не вылетели стекла, отпустил створки обратно, позволив холодному вихрю снова ворваться в комнату, а портьерам вновь пуститься в бешеную пляску.

По-быстрому сбегав на кухню за спичками и столовым ножом с тупым концом, он всунул по спичке в дырки от шурупов, обломил, затем снова вдавил створки на место, проклиная свой живот, взобрался коленями на подоконник, ухитрившись при этом удерживать рвавшиеся в комнату створки, приладил крючок на место старых дырок и, придерживая плечом, довольно удачно снова ввернул шурупы.

Уф-ф…

Он тяжело сполз на пол и оглянулся на дело рук своих. Оконные половинки так трепетали и дребезжали, что крючок наверняка вот-вот вылетит снова.

Чем бы их закрепить, мать их в душу?!. Можно связать оконную ручку с гнездом, куда вставляется крючок, но только быстро, быстро, пока будешь неизвестно где искать бечевку, все опять к черту разлетится…

Он обежал комнату глазами и даже поднял их к потолку — со шторы свисал витой метровый шнур. Ага, обрезать его — но чем, чем?.. Так вот же он, малайский крис! Острый как черт.

Быстро, но осторожно, чтобы не порезаться, он взял извилистый кинжал в зубы и, словно пират, с кинжалом в зубах вновь, кряхтя, забрался на подоконник. Перехватил нож в правую руку и только начал осторожно распрямляться, как крючок снова вылетел и удар освободившихся створок сбросил его на пол.

Он крепко треснулся правым локтем и коленом, но ожог в правом бедре был настолько силен, что он схватился рукой и устремил туда глаза одновременно. И обнаружил торчащий кинжал.

Точно там же, как у Мирохи…

Вроде бы нельзя выдергивать нож из раны, чтобы не хлынула кровь, Мироха вот выдернул…

Быстро «скорую»!

Он начал вставать, но каждое движение причиняло такую боль, что перехватывало дыхание и буквально лезли глаза на лоб. А вишневое пятно на шортах разрасталось и разрасталось, как чернильное пятно на промокашке… На солдатской ткани вид прямо фронтовой.

Как все это просто — раз, и нет человека!.. Он рванулся к телефону, но режущая боль в бедре едва не вышибла из него дух.

Он охватил левой рукой лезвие так, чтобы не прикасаться к нему, придавил ткань к бедру и, стиснув зубы, правой рукой вырвал кинжал из раны, снова чуть не потеряв сознание от боли.

Сдавленно мыча при каждом шаге, добрался до телефона. Трубку не брали часа два, на полу успела образоваться алая лужица (тапочки он скинул сразу, как только в правом захлюпало). Потом какая-то дурища еще два часа расспрашивала, как его зовут да сколько ему лет, пока он не заорал: вы понимаете, что у вас, может быть, считаные минуты, я сейчас оставлю записку, чтобы в случае моей смерти винили вас, как ваша фамилия?!

«Успокойтесь, перетяните рану потуже, бригада уже выезжает».