Зазеркалье. Записки психиатра

– Импровизация на восточную тему, – обмахиваясь салфеткой, небрежно сообщила та. – Фантазия, извлеченная из подсознания, – отпила глоток воды из бокала. – Скажу откровенно, мне понравилось! А вы? Почему деньги, честно мною заработанные, не собирали? – не отказала себе в удовольствии подразнить спутника.

– Да-а… ну вы и женщина… – уклонился тот от ответа и наколол на вилку кусочек дыни. – Во, смотрите, араб ваш к вам направляется, – проглотил дыню. – Еще где-то гвоздику откопал. Сейчас в свой гарем звать будет. Пойдете пятой женой? – захохотал он, бросив вилку на стол. – Ладно, приду на помощь. Так и быть. Скажу, что ревнив и разговаривать с посторонними не разрешаю.

– Спасайте, Иван Фомич! – Араб передал ей через Ивана Фомича гвоздику и восторги по поводу танца, которые были понятны даже без перевода. В гарем звать не решился, хотя смотрел выразительно.

* * *

В Каир возвращались уже ночью. Доктор Али на своей «мицубиси» отстал. Завел двигатель, но почему-то остался стоять у дома, откуда они тронулись в путь.

– Он двигатель машины, как обычно, прогревать будет, – невозмутимо пояснил Иван Фомич. – Положенные десять-пятнадцать минут. Температура в Александрии ведь ниже тридцати пяти. Значит, будет прогревать, – усмехнулся он.

Заметив изумление на лице Александры, пояснил:

– Доктор у нас, еще в Советском Союзе, на факультете автомобильной техники учился. А человек он педантичный. Читает все инструкции. А в инструкции написано, что при температуре ниже тридцати пяти градусов мотор прогревать надо. Только без знака минус написано, – Иван Фомич хмыкнул. – Потому что нашим людям и так все ясно. А доктор человек обстоятельный. Прочитал, запомнил, с тех пор и мучается.

– А объяснить не пытались? – сочувственно поинтересовалась Александра.

– А-а, – махнул рукой Иван Фомич. – Пытались пару раз. Да только он не верит, бормочет «мишмумкен», что означает «невозможно», и к тому же еще обижается. Говорит: «Я не богатый, чтобы мотор загубить».

Монотонный звук двигателя «тойоты» убаюкивал. Тишину нарушало только негромкое похрапывание борца за национальное достоинство россиян, вольно разметавшегося на заднем сиденье. Александре же не спалось. Она с детства не могла спать в машине, вероятно, боясь пропустить что-нибудь важное по пути. А здесь, не смыкая глаз, следила за дорогой и посматривала на водителя еще и потому, что помнила регулярные сообщения российского телевидения о частых авариях на египетских дорогах. Южная ночь навевала грустные мысли. В этом, вероятно, была виновата и лекция, посвященная первой волне русской эмиграции в Египте, на которую они с Иваном Фомичом поехали после пикника на берегу.

«Что остается после людей? – грустно размышляла она, разглядывая унылый в многовековой неизменности пейзаж, пробегающий за окном машины. – Что осталось после русских, чьи кости лежат в египетской земле? Память? Нет… Или почти нет… Память – привилегия избранных. Хотя что остается от избранных? Надгробья? Памятники? Портреты? Имена на мемориальных досках на домах, где они жили, страдали, радовались, суетились в желании быть замеченными и услышанными? И что окружает их всех теперь? Пустота. Всем душам поровну. Каждой по кусочку пустоты».

Поморгав фарами, их обогнал автомобиль доктора Али, перестроившийся перед ними.

– Доктор Али! – весело ткнул пальцем в лобовое стекло водитель Мохаммед.

– Я вижу, – улыбнулась Александра. – А давайте-ка включим музыку, – протянула водителю магнитофонную кассету.

– Доктор Али дал мадам в машине это слушать? – уточнил водитель.

Она кивнула.

Вечные звезды, рассыпанные по небосклону, вместе с ней вслушивались в древние коптские песнопения.

* * *

Почти всю дорогу в поезде из Александрии до Каира Соловьев провел в полудремотном состоянии. Мысли были ленивы и неспешны, под стать мерному постукиванию колес, неторопливому покачиванию вагона и монотонным пейзажам за окном. Хотя он испытывал нетерпение от приближения к неизвестному ожидаемому, но приглушал чувства и эмоции, стараясь аккумулировать силы и энергию, которые вскоре надлежало истратить. Приник к окну только перед Каиром, когда за стеклом поплыли треугольники пирамид…

Номер в скромной каирской гостинице «Аббат» оказался неожиданно дорогим и пыльным. Во всем проглядывала восточная экзотика и та непосредственность, которая поначалу не вызывает раздражения, а воспринимается как нечто естественное и неотъемлемое – подобно яркому солнцу и понурым пальмам, пронзительным призывам муэдзинов к молитве, пряным ароматам, рождавшимся от смешения десятков незнакомых запахов, ящерице, испуганно юркнувшей в щель между шкафом и стеной, несвежему полотенцу, которое «только что постирали!» и песчаной пыли на мебели, потому что «кругом пустыня!». И с этим невозможно поспорить, потому что на западном берегу Нила, за пирамидами, к югу, действительно Ливийская пустыня и море песка.