Зазеркальная империя. Гексалогия (СИ)

«Финита ля комедиа… Финита ля комедиа… – как заезженная патефонная пластинка, крутилась в сознании одна и та же мысль. – Финита ля…»

* * *

Когда гроб опустили в могилу и все последние почести покойному были отданы, Александр решился наконец подойти к давно примеченному им Вельяминову-старшему.

Камергер был внешне спокоен и, как обычно, величав. Несмотря на годы, он сразу же понял, с кем ведет разговор, стоило Саше представиться.

– А-а, молодой Бежецкий, – улыбнулся Платон Сергеевич запавшим ртом, собрав миллион добрых морщинок вокруг выцветших глаз. – Митенькин дружок… Так вот за кого хлопотал он, добрая душа. Орел, орел… Как, впрочем, и все Бежецкие. Знавал я хорошо еще деда твоего, Георгия Сергеевича, Сашенька… Ох, бывало, в молодости… Как он, кстати?

– Скончался дедушка. В прошлом году.

– Помер? Й-й-эх, Георгий, Георгий… Он ведь помладше был. Я уж думал, что опережу его…

– Платон Сергеевич, – опустил голову поручик. – Каюсь…

– В чем, голубь? – искренне удивился старик.

– Это ведь из-за меня… Из-за меня Дмитрий стрелялся. Я виноват.

– Ты? – старый камергер покачал седой головой. – Нет, Сашенька… Ни в чем ты не виноват. Он такой был, племянничек мой – всем на свете помочь хотел, за всех хлопотал, за всех вступался… О себе не думал. Везучий, мол, я, всегда твердил. Но сколь такое везение длиться может? Терпел Господь, терпел да и прибрал душу ангельскую… Ему там, – узловатый палец указал в безмятежно-синие небеса, – ангелы ох как нужны.

Два человека, молодой и старый, помолчали, думая каждый о своем.

– Так что не кори себя, поручик, – твердо сказал князь. – Сам он свой путь выбрал. А ты живи. И за себя живи, и за него. И, главное, мстить не вздумай. Не наше это дело, не христианское – мстить… Месть – она, как ржа, душу разъедает. А душа у тебя, по глазам вижу, чистая. Как у Митеньки…

Старый князь резко повернулся и, не прощаясь, пошел, тяжело опираясь на палку, к нетерпеливо поджидающей его группе военных и штатских, столпившихся у сияющих лаком и никелем дорогих авто. Александру показалось, что в самый последний момент он заметил слезинку, пробирающуюся вниз по изборожденной морщинами щеке старца…

На поминки ехать совсем не хотелось, но молодой человек не мог отказать в последнем долге покойному другу. Помедлив, он подошел к одному из автобусов с траурными креповыми лентами вдоль бортов. Свободных мест оставалось не так уж и много, и Саша, вежливо извинившись за вторжение, присел на кресло рядом с никак не отреагировавшим на его появление ветхим старичком в вицмундире прошлого царствования. Реликт алексеевской эпохи мирно посапывал, опустив подбородок на руки, скрещенные на рукояти массивной трости, и поручик от нечего делать принялся исподтишка разглядывать соседей: сплошь дам и господ в возрасте.

Оно и понятно – не засвидетельствовать свое почтение, пусть и таким образом, влиятельной фамилии было недопустимо. Молодежь беспечна – где им думать о карьере за балами и вечеринками, а ну как кто-нибудь из вельмож приметит отсутствие за поминальным столом представителя клана каких-нибудь Таращеевых? И так-то небогаты и не обласканы, а тут еще…

Сие Саша узнал, уловив часть разговора пожилой пары, сидящей через проход. Вернее, монолога, который дородная матрона с усиками над верхней губой громким свистящим шепотом вела на ухо худому мужчине в полосатой тройке, обреченно замершему рядом, словно суслик перед удавом.

Поймав косой взгляд дамы, Александр смущенно улыбнулся, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, прикинувшись дремлющим, но тут же в уши вполз вкрадчивый шепот сзади:

– Представляете, Олимпиада Тихоновна? Этот плейбой Вельяминов…

– Господь с вами, Амалия Генриховна! Какой же он плебей? Род Вельяминовых от самого Рюрика происходит…

– Разве можно быть такой деревенщиной, дорогая! Плейбой, а не плебей. Слово такое английское.

– Английское?

– Тиш-ше!..

Позади замолчали, и Саша действительно начал задремывать – сказались волнения предыдущих дней, но старым сплетницам молчание, похоже, было хуже смерти.

– Не от Рюрика Вельяминовы род ведут, – сплетница оказалась хорошо подкованной в генеалогии. – А от королевича какого-то варяжского.[108]

– А разве Рюрик…

– Не о том речь, Олимпиада Тихоновна, – не стала углубляться рассказчица в корни родословного древа Вельяминовых. – Молодой князь, оказывается, весь в долгах, как в шелках был!

– Да не может быть!

– Может, Олимпиада Тихоновна, еще как может! Говаривала мне Наталья Петровна Горемыкина, а той – Елена Ксенофонтовна Чугуева, а той – экономка княжеская, что задолжал молодой Вельяминов барону Раушенбаху многие тыщи.

– В карты проиграл? – ахнула вторая сплетница. – Вот и Петенька мой, Амалия Генриховна…

– Вы в уме, Олимпиада Тихоновна? Кто ж в карты триста тыщ проигрывает?

– Триста тыщ?

– Кабы не боле! И особняк, говорят, заложен, и имение…

– Что ж за барон такой?

– Раушенбах? Парвеню,[109] милочка, обычный парвеню.

– Тоже аглицкое слово? – робко поинтересовалась Олимпиада Тихоновна.

– Как же! – фыркнула ее собеседница. – французское.

– А что означает?