Зажги свечу

– Если ты свободна, то я бы сходил с тобой в кино завтра вечером, – предложил Джонни. – А потом мы могли бы пойти ко мне, и я приготовлю ужин по особому рецепту Джонни Стоуна.

Элизабет улыбнулась в ответ:

– С огромным удовольствием! Кролика приготовишь?

– Нет, милая, ужин будет не настолько роскошным, всего лишь тушенка. Ты согласна? – (Она счастливо кивнула.) – Кстати, Тома и Ника дома не будет. Они уезжают на уик-энд, – добавил он как бы между делом. – Так что мы будем одни, и нам никто не помешает.

– Ясно.

Элизабет поняла, что он имел в виду, и обрадовалась. На следующее утро она использовала часть своих сбережений, чтобы купить миленькую комбинацию, а также сложила в сумочку зубную щетку, пасту и пудру. Отцу она сказала, что идет в кино, а потом на вечеринку и, возможно, вернется совсем поздно. Отец принял это точно так же, как и все остальное в жизни, – как очередное поражение. У Элизабет был собственный ключ, так что ее позднее возвращение сложностей не создавало. «И кстати, папа, ты не мог бы оставить кухню чистой и прибранной?» На случай, если кто-нибудь подвезет ее с вечеринки и она пригласит их на чашечку какао.

Отцу и в голову не пришло пожелать ей хорошо провести время.

* * *

Том и Ник могли бы уезжать и почаще. Том работал в салоне по продаже автомобилей, а Ник – в туристическом агентстве. Оба подлизывались к Элизабет и называли ее новой подружкой Джонни, на что она начинала злиться. Когда обращение сменилось на «девушка Джонни», Элизабет почувствовала себя более уверенно. Эта парочка вечно отпускала насмешливо-галантные замечания в ее адрес.

– Джонни, если ты когда-нибудь устанешь от своей барышни, то дай мне знать, пожалуйста. Я с удовольствием тебя заменю…

В большой квартире в Эрлс-Корт у каждого из троих имелась своя спальня, и Элизабет вполне могла бы остаться в любое время, но Джонни никогда такого не предлагал, если соседи дома. Видимо, он хотел обращаться с ней как с благородной барышней и защитить ее репутацию. Элизабет подумала, что она бы здорово посмеялась с тетушкой Эйлин над такими двойными стандартами, а потом с ужасом осознала, что ничего смешного тут нет. Тетушка Эйлин невероятно рассердилась бы. Хотя она отличалась мудростью и почти бесконечной терпимостью к самым разным обстоятельствам, такое она бы точно не потерпела. Тетушка Эйлин высказалась бы напрямую: «То, что ты делаешь, неправильно. Ты ведешь себя глупо, безответственно и дурно. Господь создал брак по очень веской причине: чтобы пара могла вместе прожить жизнь наилучшим из всех возможных образом – защищенная правилами и законами и представлениями окружающих о том, как подобает делать. Вы двое ведете себя невероятно глупо и играете в опасные игры. Если он действительно настолько любит тебя, как ты думаешь, настолько же, насколько ты сама его любишь, то почему он не сделает то, что полагается? Почему не признается тебе, не сообщит твоим родителям, не предложит выйти за него замуж? Почему он тайком приводит тебя к себе, как преступник, как будто ты девочка по вызову?»

Тетушка Эйлин никогда не произносила ничего подобного, но Элизабет слышала ее слова совершенно отчетливо. Они выражали квинтэссенцию убеждений, предупреждений и наказаний и вообще всего, что происходило раньше.

Элизабет решительно встряхнулась. Она уже взрослая женщина девятнадцати лет от роду и живет в Лондоне, а не в дыре вроде Килгаррета. И не страдает от насаждаемых католической церковью страхов по поводу греха, скромности и нескромности, чистоты и нечистоты. Тетушка Эйлин замечательная, но слишком старомодная, в современном мире люди больше так не думают.

Иногда Элизабет приглашала Джонни в Кларенс-Гарденс, хотя отец никогда не ночевал вне дома, однако днем он был на работе в банке. Джонни часто занимался доставкой покупок клиентам и мог свободно пользоваться фургоном в течение дня. А Элизабет часто могла сбежать с лекции или практических занятий.

Такие встречи вызывали у них радостное возбуждение: быстрый перекус на кухне и двойная задвижка на входной двери на случай, если произойдет невероятное и отец вернется домой раньше двадцати трех минут седьмого вечера. Затем они поднимались в спальню Элизабет, где кровать была маловата, зато дневной свет сквозь задернутые шторы создавал романтическую атмосферу, а местами слишком резкие синие тона в интерьере она заменила на те, что ей больше нравились.

Однажды Джонни кивнул в сторону более удобной родительской спальни, но Элизабет безмолвно дала понять, что такой вариант даже не рассматривается. Она так сильно любила Джонни, что чувствовала, будто может говорить с ним и понимать его без слов. Джонни тоже был в восторге от ее теплоты и чуткости и раз за разом на все лады повторял, какая она славная малышка.