Зажигая звезды

— Да. Только члены семьи. Папе удалось это скрыть, чтобы не было разбирательств по поводу лишения родительских прав. Его не было в стране в тот день и еще несколько дней после. Я находился в больнице под присмотром его адвоката, — отвечаю я, сам не замечая того, что мне больше не требуется изложение мыслей на бумаге.

Господи, как ей удалось разговорить меня всего одним чертовым блокнотном и взглядом, ставящим на колени? Я замолкаю, пытаясь навести порядок в голове. Стараюсь вновь укрепить стену, выстроенную годами.

— Я не понимаю. Мой папа наверняка знал о произошедшем. Почему за все это время он хотя бы не намекнул мне? — Бель хмурит брови. — Хотя это риторический вопрос. Мне напрямую никто ничего не рассказывал, но помню, как однажды вечером услышала их разговор с мамой. Папа сказал: «Оливия Кеннет умерла в автомобильной аварии». Мама начала причитать про то, что ты еще слишком юн, чтобы лишиться родителя. Хотя не знаю… как по мне, не существует подходящего возраста для потери близкого. — Она прикусывает щеку, задумавшись о следующих словах. — Помню, как папа произнес фразу, которую я не сразу поняла. Но затем, когда ты стал отстраняться от меня, его слова снова и снова прокручивались у меня в голове.

— Что он сказал? — Я прерываю ее.

— Их дружба была обречена на провал с первых дней, но сейчас это точно произойдет. — Голос Бель понижается до шепота, и она закрывает глаза на пару секунд. — Потому что Аннабель никогда не сможет заслужить его любовь. Она слишком слаба.

Сожаление окрашивает черты ее лица, в то время как меня переполняет гнев. Бель забирается на меня сверху и крепко обнимает, прижимаясь всем телом.

— Ты должен был рассказать мне в тот день… когда я бежала за тобой. Прошу, не уходи в себя, не прячься от меня. — Она нежно целует мой шрам через футболку. Неровное выдох покидает мои легкие, и я обхватываю ее талию.

Черт, эта девушка больше не сдается. Теперь она решительно настроена залезть внутрь меня и рассмотреть все под микроскопом.

Мне приходится призвать всю силу духа, прежде чем заговорить.

— Мама, но ты обещала, что мы поедем на мото-фестиваль, — стону я.

— Леви, ты видишь, какая ужасная погода за окном? Как нам там стоять? Мы все промокнем, — отвечает мне в тысячный раз мама.

Меня злит, потому что она не понимает, что это всего лишь дождь, а не масштабный ураган, сносящий все на своем пути. Дождь — это круто. Можно будет шлепать по лужам и наблюдать, как бензиновые пятна превращаются в радугу.

— Ну пожалуйста, мамочка! — Мне приходится перейти к козырям: она обожает, когда я называю ее мамочкой.

— Мамочка, да? — Она ухмыляется мне. — А ты хитрец.

Ее рука взъерошивает мне волосы.

— Давай наденем резиновые сапоги и дождевики. Мне кажется, в них мы будем выглядеть еще круче, — улыбаюсь я, смотря на нее с надеждой в глазах. — Ну прошу-прошу, пожалуйста.

Мои глаза превращаются в блюдца, как у кота в сапогах.

— Боже, Леви, ты невозможен, когда так смотришь на меня. — Она вздыхает. — Ладно, собирайся. И не забудь про сапоги и дождевик. — Мама указывает на меня пальцем.

— Ура! — Я крепко целую ее в щеку, обнимая за талию. — Спасибо, спасибо! Обещаю, мы точно не заболеем. Это всего лишь дождь.

— Ох… чувствую, что это будет то еще приключение.

Я бегу вслед за мамой по подъездной дорожке, чтобы скорее сесть в машину. Кажется, погода не собирается налаживаться.

— Леви, может мы все-таки не поедем? — спрашивает мама, садясь в машину. — Посмотри на этот ливень, там даже не будет никакого мото-фестиваля в такую погоду.