Зажигалка

Выйдя из комендатуры полиции, Собеслав облегченно вздохнул. Ему удалось не попасть в расставленные комиссаром ловушки, скрыть все, что он успел сделать за сегодняшний день, не моргнуть глазом, когда следователь называл знакомые ему фамилии. Большинство прозвучавших на допросе фамилий ему и в самом деле не были знакомы, а группа подозреваемых, в самую гущу которых он угодил, Собеславу таковыми не казалась и никакой общественной опасности не представляла. О собственных же делах он мог рассказывать комиссару с упоением, но пользы следствию от этого ни на грош. В глубине души он испытывал сочувствие к безвременно умершему брату, но не мог не осознавать, что тот мог сам оказаться виновным в собственной смерти. Ведь сколько людей он обманул, обидел, измучил! Но такая страшная смерть… Могли бы и ограничиться основательным мордобитием, зачем же так уж свирепствовать? Возможно, ему удастся что-нибудь выяснить относительно убийцы или возместить пострадавшим от брата их потери, но слишком уж мало у него времени. А сейчас надо спешить, приближалось время встречи с потрясающей девушкой.

В свою очередь Вольницкий спохватился сразу же, как только свидетель покинул комендатуру. Эх, дал маху, такое упущение со стороны опытного сыщика! Это что же получается? В Варшаву мужик прилетел около одиннадцати, встреча с сестрой была кратковременной, по его же словам, ну, распаковаться, возможно, помыться с дороги, ведь не пил же, на допрос в комендатуру явился — сам явился! — после четырех, что делал все это время? На допросе был трезвый как стеклышко, значит, не пил. Охотно рассказывал о своей работе, вкалывает вовсю и уже получил известность, фамилию, замаранную братом, не сменил, может, хочет как-то ее реабилитировать? Почему он ни о чем этом не спросил свидетеля?

Голова идет кругом, и посоветоваться не с кем. Гренландия, Гренландия, подумаешь, и что с того? Мог прилететь и через час улететь, не один преступник уже так поступал. Брат убил брата? И это случалось, вспомнить хотя бы библейских Каина и Авеля. Или Ромула и Рема. Только вот позабыл, кто из них кого убил… Надо было в свое время не прогуливать уроки истории, а учиться.

Хорошо бы хоть одного свидетеля вычеркнуть из списка подозреваемых. Ага, телефон! Он сказал, что можно говорить по-польски. Верно, поговорю и опять помчусь на Давиды, к той единственной обожательнице жертвы преступления, не изменившей ему.

***

Вандзя Сельтерецкая сидела в недавно привезенных туях и проливала горючие слезы. Стоя на краю зеленого массива, ее хозяйка и опекунша Анна Брыгач произносила обвинительную речь:

— …дура набитая, недотепа, каких свет не видел! У меня в глотке пересохло, ну сколько я могу тебе втолковывать! Уже еле языком ворочаю. А ведь я тебя предупреждала, добром это не кончится! Нашла Ромео, ослица! Принца на белом коне! А ты словно оглохла и ослепла, ничего не соображала, словно не голова у тебя, а кочан капустный! И если бы не твоя мать, тебя давно бы тут не было, нет у меня сил видеть эту тормозуху! А ведь я за тебя отвечаю, так хоть теперь веди себя умнее, прикинься ветошью и не больно трепись перед ментами! Хорошо, что я эту смазливую мразь сразу раскусила с первого же его саженца. И знала, с кем имею дело. Да употреби я на дело то время и силы, которые на тебя потратила! И все впустую. Вон отсюда, кончай реветь и отправляйся домой! Сию же минуту! Оглохла? Не доходит? С тобой толковать — что вот с этим пнем трухлявым. Да у любой курицы мозгов больше, чем у тебя. Натерпелась я с тобой, ничего не скажешь. А что это там журчит? Дрянь последняя, ты и кран не прикрутила?!!

Комиссар Вольницкий стоял недалеко за пани Анной и с интересом выслушивал ее поучения неразумной девахе. К его большому сожалению, хозяйка оборвала речь и, кузнечиком перепрыгнув длинную шеренгу низеньких туек, закрутила кран. Журчанье прекратилось, Анна уже собралась выдать неразумной очередную порцию жизненной правды, да заметила полицейского и затолкала ее обратно в себя.

— А, это вы, — не очень радостно приветствовала она полицейского. — Слушаю, в чем дело?

Комиссар, указав на зареванную Вандзю, уже раскрыл рот, чтобы сообщить о желании побеседовать с девушкой, но ему не дали и слова сказать. Пани Анна оказалась проворнее:

— Ее пока оставьте в покое. Влюбилась, идиотка, в покойника, и сами видите — такое горе у человека! Сейчас она успокоится и придет в себя. Ну!!!

Угрожающее «ну!» относилось не к комиссару, а к скорчившейся в туях несчастной Вандзе, которая зарыдала с удвоенной силой. Анна Брыгач решительно направилась к дому, и попробовал бы следователь не последовать за ней!