Зазнобы августейшего маньяка. Мемуары Фанни Лир

И тотчас он рухнул без сознания.

Очнулся великий князь поздно утром, в своей собственной постели у себя дома на Почтамтской. Фанни сидела рядом и гладила его по щеке. О том, что было ночью, Ники не вспомнил. Поведала ему обо всём Фанни.

— О, my God, в какую попали мы с тобой в переделку! — весело пожаловалась она.

Ники, мол, свалился замертво, а надо было убираться подобру-поздорову. Кругом во дворце тьма. Впотьмах отыскали Фанни и Савин чёрную лестницу, подняли великого князя на ноги, подхватили под руки и вдвоём поволокли. С грехом пополам выволокли на набережную, усадили на ваньку, довезли до Почтамтской. Двери были заперты, лакеи спали.

— Прислонили тебя, — рассказывала Фанни, — к стене, стоим, не знаем, что делать дальше. И тут, откуда ни возьмись, твой верный Савелов. Молодец старик, никогда не заснёт, пока не вернётся хозяин. Вышел он, взял тебя на закорки и донёс до спальни.

Прошло два дня. Утром в одиннадцать часов 10 апреля в Зимнем в дворцовой церкви закончился молебен в честь великого князя Владимира Александровича, второго сына государя. Праздновали семнадцатилетие его императорского высочества. На молебне присутствовала вся императорская семья Великий князь Константин с великой княгиней Александрой и детьми прибыли в это утро на торжественный молебен в Зимний прямо из Павловска.

Великий князь Николай также был зван на молебен, но совершенно о нём запамятовал. Не вспомнил он и о том, что папа и маман вернутся после молебна в Мраморный обедать.

Приехав домой, великая княгиня в сопровождении фрейлины фон Келлер вошла к себе в спальню, намереваясь переодеться к семейной трапезе. Тотчас заметила она, что с иконами, висевшими над изголовьем кровати, не всё благополучно. Оклад её дорогой Владимирской, государева свадебного подарка, вопреки обыкновению, не сиял.

Великая княгиня присмотрелась. В трёх нижних кастах на золотой филигранной пластине киота бриллиантов не было. На полу, под иконами валялась женская шпилька. Кто-то вынул бесценные камни, разломав филигрань.

Великая княгиня закричала, до смерти перепугав фрейлину. Та опрометью бросилась к ней.

— Нет, нет, милочка, — сказала Александра Иосифовна. — Я кричу, только чтобы облегчить душу. Со мной всё в порядке. Ники украл камни из киота Богородицы.

И тут вдруг на великую княгиню нахлынул прилив материнской любви. Она заплакала и просила фон Келлер сохранить всё в тайне.

Фрейлина обещала молчать, но кивнула на горничных, помогавших великой княгине переодеться. Насмерть перепуганные, они жались к дверям. Надеяться на их молчание не приходилось. Чтобы отвести от себя подозрение, девушки, надо полагать, расскажут обо всём, что видели теперь и слышали.

Великая княгиня просила молчать и их. Горничные в ответ что-то бормотали и делали книксен.

Фон Келлер не ошиблась. В тот же день Ники призвали к папа.

Кабинет великого князя Константина был так же, как и женина спальня, просторен, но выходил не на набережную, а на узкую улицу. Свет в кабинете застилала стена противоположного особняка, и был кабинет угрюм и темен. Эта тьма словно приуготовляла к худшему.

К удивлению Николая Константиновича, в кабинете находился папа вдвоём с мама.

Знаменитый портрет мама работы Винтергальтера по-прежнему висел у папа над столом, как в Никином детстве. Ники невольно сравнил мама двадцатилетнюю, на картине, с нынешней. Изменилась она преизрядно. Хороша великая княгиня всё так же, но взгляд уже не лучист, а высокомерен, и орлиный нос — скорей уж совиный. Та, на картине, чарует, эта, рядом с папа, страшит.

Ники всё ещё не мог опомниться.

— Но брильянты из киота, — пролепетал он. — Боже мой! Когда их украли?

Великий князь Константин пересказал то немногое, что знал.

— В точности, как у меня! — хлопнул себя по лбу Ники. — У меня пропали со стены золотые медали!

— Надобно, Ники, вызвать полицию.

— Брильянты украл он, — упрямо сказала Александра Иосифовна, едва за сыном закрылась дверь.

— Да нет, Санни, — возразил великий князь Константин, — это навряд ли. Ты видела, как он был потрясён. Нет, Санни, нет, сын наш не вор, в этом я уверен.

Но великая княгиня стояла на своём. Великий князь раздражался более меры, ибо и сам не был так уж уверен в невиновности сына. В конце концов, и топазовую государынину печатку, и образа из молельни украл, как выяснилось, он.

Но если всё откроется, прощай реформы, прощай будущее России. Стало быть, ничего не должно открыться.

«Расследую всё сам, — решил великий князь, — и сам, как найду нужным, накажу его. А пока — молчание».

— В любом случае, Санни, — примирительно сказал он вслух, — прошу вас молчать до времени.

— С одним условием.

— Говорите. Я исполню всё, что вы скажете.

— Отступитесь от «танцорки». Вы бесчестите нашу семью.

И это говорила она, вырастившая бесчестного сына! К тому же, теперь она пошла на прямой шантаж. Великий князь Константин не мог оставить «танцорку» — женщину, которую он любил, и детей, которых она ему подарила.

Великий князь ссутулился за письменным столом. Великая княгиня стояла над ним, как богиня мщения.

— Не могу, — еле слышно прошептал он.