Збиг: Стратегия и политика Збигнева Бжезинского

Противоположность манихейского [чёрно-белого] и излишне теоретического образа мысли – характерной черты политической теологии или любой, пусть даже незначительной попытки связать рассуждения с религиозностью, как бы это ни называлось, – это аналитический тип мышления, учитывающий сложность, нюансы и многозначность большинства обстоятельств в реальном мире. Это способность, например, ещё с ранних пор разглядеть, что коммунистический мир не монолитен, так что политика США по отношению к восточноевропейским странам может в каких-то аспектах намеренно отличаться от политики по отношению к Советскому Союзу. Возможно, это был первый случай, когда Бжезинскому пришлось взвалить на себя ношу по утверждению и отстаиванию собственного независимого мнения, и ноша эта была особенно тяжёла, когда в Госдепартаменте заседали политики, вроде Джона Фостера Даллеса[297].

Это способность видеть, что во всём существует более двух сторон, а не только демократическая или антидемократическая, в том числе и в таких странах, как Ирак до марта 2003 года; при этом ни одну из таких сторон обычно не получается характеризовать такими терминами. Это способность видеть, что в таких странах, как Афганистан или Пакистан, существуют разные группы, и ни одна из них не попадает под вымышленное американцами понятие «хорошие парни». Но, пожалуй, самый лучший образец такого мышления – наша с ним беседа 2007 года. Я начал с того, что вспомнил его ответ на вопрос, заданный за несколько недель до того редактором другого журнала, – вопрос, касающийся предположительной ошибки американского правительства, помогавшего в борьбе с Советским Союзом «моджахедам», поскольку это привело к созданию Аль-Каиды и к терактам 11 сентября. Бжезинский назвал этот вопрос «безумным», потому что между ситуацией зимы 1979–1980-х годов и упрочением власти Аль-Каиды в Афганистане после 1996 года было огромное множество всяких разных и непредсказуемых событий. В какой-то момент Бжезинский согласился с тем, что обвинение в «ответной реакции».

«Совершенно антиисторично, и, похоже, основано на представлении, пусть и подразумеваемом, о том, что было бы лучше, если бы Советский Союз существовал до сих пор. Так бы мы не вели «Четвёртую мировую войну с исламофашизмом», как выражаются некоторые из самых сумасшедших неоконсерваторов».

На это я сказал:

«Похоже, что подлинный смысл всех этих обвинений в «ответной реакции» заключается не в том, что сторонники этой идеи хотели продолжения существования Советского Союза, но в том, что, по их мнению, любое происходящее в мире зло так или иначе является виной правительства США, результатом его решений в прошлом».

Услышав это, Бжезинский сказал:

«Верно, и снова всё должно быть чёрным и белым. Сложно же думать, что некоторые мусульмане, как большинство афганцев, сотрудничают с Америкой против других мусульман. Было бы гораздо проще, если бы мы вели войну против некоего объединённого исламского, «мусульмано-фашистского» врага, но было бы ошибкой так думать, как со стороны левых, так и со стороны правых».

Затем я уточнил ситуацию:

«Среди так называемых моджахедов были те, кто впоследствии стали не только мусульманами, которым не нравимся мы, но также и члены Северного Альянса, которые во время войны находились на нашей стороне. Это сложный регион мира. Он не так уж легко делится на хороших и на плохих парней. Там не просто две стороны, а часто три или четыре».

Бжезинский ответил на это пространной речью; он поведал, что давно обратил внимание на неспособность американцев признавать сложность политической ситуации или интересоваться её историческими причинами. В частности, он сказал:

«Мне кажется, вы указали на главную слабость современной Америки. Слабость в том, что сейчас мы гораздо более демократичнее, чем раньше, в том смысле, что общественное давление очень быстро превращается в политическое давление. Но мы, пожалуй, сейчас столь же невежественны в отношении других частей света, что и раньше, потому что все сейчас живут в какой-то упрощённой виртуальной реальности, в которой беспорядочно переплетаются факты и вымысел, впечатления и импульсы»[298].

Точно так же об умении Бжезинского воспринимать реальность во всём её многообразии говорит и то, что после окончания холодной войны он говорил, что сейчас не время для самодовольства и для значительных сокращений расходов на оборону, потому что международная политика по своей природе связана с противостоянием и конкуренцией; противостояния не ограничиваются холодной войной и не прекращаются с её окончанием. Он всегда настаивал на том, что геополитика никогда не устареет. И это прекрасно совпадает с самой «не-американской» чертой Бжезинского: его способностью представлять себе трагедию.