Збиг: Стратегия и политика Збигнева Бжезинского

В этом весь стратегический мыслитель: его не смущают множественные перспективы; он прекрасно чувствует себя перед множеством различных вариантов, отдавая предпочтение различиям перед сходством и единообразием; он не против моральной и эмоциональной привязанности, но опасается излишне морализаторских или теоретических абстракций; он осознаёт опасность и трагедию, но не впадает в пессимизм или цинизм; он терпелив и не слишком требователен к своевольной реальности; помнит о том, что лучшее враг хорошего, и быстро хватается за подвернувшуюся возможность; осознаёт трудности, но надеется на успех, даже на большой успех; и, что, возможно, самое главное, не слишком молод. В Збигневе Бжезинском сошлись все эти качества. И вполне логично, что он уважает тех, кто наиболее близко подходит к этому идеалу, оставляя самую резкую критику для тех, кто отходит дальше от него[302].

Конечно, если человека называют стратегическим мыслителем, то это вовсе не значит, что он всегда прав, или даже прав чаще всего. В противном случае все стратегические мыслители должны были бы придерживаться одинаковых точек зрения по всем важным вопросам, что, разумеется, не так. Бжезинский поддержал военную интервенцию США во время «Балканских войн за наследство Югославии», как, по моему мнению, лучше всего их называть, но был против Войны в заливе 1991-го по освобождению Кувейта. Другие мыслители, которых с тем же правом можно причислить к «стратегическим», занимали противоположные позиции, и я лично склоняюсь к их мнению, а не к мнению Бжезинского. Тем не менее, как бы ни различались их взгляды и суждения по тому или иному вопросу, стратегические мыслители обычно согласны с тем, как следует задавать вопросы, поскольку опыт научил их выделять самое главное и не отвлекаться на второстепенные детали, эмоциональные факторы и на то, как они будут выглядеть на экранах в нашу эпоху вездесущих средств массовой информации. Иногда случается так, что все или почти все стратегические мыслители в определённом политическом сообществе высказывают в широком смысле общие взгляды по особенно важному делу – по вторжению США во Вьетнам например, – а через десятилетие или больше времени спустя сожалеют об этом. Таким образом, перечисленные качества стратегического мыслителя являются необходимым, но не достаточным условием для верной оценки общей ситуации.

Увы, здесь задействованы ещё темперамент, опыт и предубеждения, которые возникают у серьёзного мыслителя со временем (отличающиеся от поверхностных предубеждений, которые неуверенные в себе используют в качестве защитного механизма). Существует и опасность, что при достижении определённого возраста человек мыслит уже немного в устаревших категориях. Как китайцы, по моему мнению, уж слишком угодливо назвали Генри Киссинджера успешным, и как Брент Скоукрофт остался настолько консервативным мыслителем, что в другом annus mirabilis, 1989 году, не мог представить себе мира без Советского Союза, так и Збигнев Бжезинский может остаться слишком ориентированным на Европу и на Россию в мире, в котором такая ориентация утратила свой стратегический подтекст. Хотя сам Бжезинский, возможно, и возразит против такого объяснения, но его ориентация, как мне кажется, хотя бы частично объясняет его поддержку военного вторжения США на Балканы, но не на Ближний Восток. Происходящее на Балканах непосредственно влияет на посткоммунистическое пространство, включая Польшу и Россию. Происходящее в Кувейте или Ираке не влияет[303].

Такой личный взгляд на мир позволил Бжезинскому удержаться от некоторых общих ошибок – таких, как наделение чрезмерной стратегической ценностью Ближний Восток, на что попались многие, или, как в недавнее время, преуменьшение продолжающегося стратегического влияния Европы. (Да, как отмечали многие, Бжезинский действительно не испытывает особо тёплых чувств к Израилю, но часто забывают, что он не испытывает и тёплых чувств к региональным врагам и критикам Израиля.) Его предубеждения также не лишили его надежды на то, что Россия рано или поздно по своей воле присоединится к Западу; он ни в малейшей степени не является сторонником этнополитического детерминизма, а если и является, то очень тщательно это скрывает.

Находясь в своей нише, мыслитель должен прилагать значительные усилия, чтобы понимать мир, быстро выходящий за рамки европейского нормативного окружения, – мир, в котором основы государственных систем меняются едва ли не сильнее, чем после Вестфальского мира. В недавней работе Бжезинский проводит аналогии с европейским опытом, распространяя их на Азию. И, как можно догадываться, вовсе не потому что делает скидку для западного читателя, не так уж хорошо знакомого с историей Азии, а потому что к этому он привык, и для него это естественный образ мысли. Увы, многие эти аналогии не так уж хорошо переносятся с Запада на Восток.