Збройники

Я был постоянно занят. Хрен его знает, чем, но ведь правда. Вода в «цевешке» закончилась, треба звонить чи везти ее куда-то, дров на двое суток осталось, бэка, бэка пополнять постоянно, тяжелые зеленые или светло-сосновые ящики с советскими маркировками растаскивались по позициям, по щелям-оружейкам, ночью убитая белая газелька или военный рыдван, завывая на весь сектор «М» уставшим двиглом, забирались на террикон, и пацаны тащили, тащили, тащили…

Или продукты. Тоже в газельке. И чтоб яйца съели сегодня-завтра, и сыр… Ну, или то, что в армии называлось сыром.

А тут свист — и мина разметывается метрах в ста, и пацаны такие «мляааа, як вони заїб@ли… Та карочє. Не попадуть…» — и дальше машину разгружать.

А потом, уже совсем поздно, четыреста километров передка превращались в одну огромную телефонную будку. Невидимые цифровые цепочки протягивались на сотни километров, потому что сорок четыре тысячи человек разговаривали с домом.

Кружка с чаем никак не хочет остывать, горячущий металл хватаешь в перчатке, прижимая плечом к уху грязный смартфон, только что снятый с зарядки. Геник крайний раз чихает и выключается, гаснет все, весь мир падает во тьму, и только редкие искорки из труб буржуек да огоньки бесчисленных сигарет живут вдоль лініі бойового зіткнення.

— Привет!

— Привет, мася.

— Ты как?

— Да нормально…

Что я должен был ей говорить? Как я мог им рассказывать то, что окружало нас эти месяцы? Сказочка «я служу в штабе и охраняю дерево» больше не прокатывала.

— Здравствуй, сынок.

— Привет, мам.

— Ну как ты там?

— Да нормально…

«Нормально». Вот и все, что мы могли выдавить из себя. Как я мог что-то рассказать, если в моих словах рвались мины, херачила наша арта поверх голов, аватары пытались вылезти из ямы, а скобы в окрестных магазинах закончились? Что мне было говорить? Что я поел и в шапке? Или что на «бэхе» стартер навернулся, и у нас только одна машина на ходу? Или про то, как кбм и мехвод набивают ленту для 2А42, сдирая пальцы, пока наводчик лупит двойками по сепарской эспешке? Про то, что нам поставили на «дашку» обвес и оптику, и мы с командиром и Серегой позавчера шесть часов развлекались, пытаясь всадить сорок граммов горячего металла в кого-то живого?

— Привет.

— Привет, пап.

— Слушай, я тут смотрел по айситиви про ваше Новотроицкое…

— Не смотри телек, пап.

— Как у вас?

— Да нормально.

«Нормально» — самое частое слово в разговорах с семьями. Боже, как же они ждали нас. Каждый день. Каждую чертову секунду. Справляясь без нас и не справляясь одновременно. Погибая с каждой сводкой «…сьогодні в районі проведення антитеррористичної операції загинуло…» Оживая, когда ты, такой весь занятой, бурчал в трубку «Да нормально». Они держали тыл — без оружия, без соседей слева и справа, всегда помогающих огнем, они защищали с запада тех, кто защищал мир с востока.

И сейчас ждут.

— Пйивет!

— Привет, сыночек!

— Папа, пйивет! Кагда ты пйиедешь?

— Сынок, я…

Родная. Малыш. Мама. Папа.

Спасибо, что защитили меня.

Все нормально.

День шестнадцатый

— Мартіііін… Мартін! Не спи, мля!

— А? Скока время?

— Ну хоч не стрельнув… Півп’ятої.

— Чего шепчешь? — я сажусь на койке и сдергиваю телефон с полки. Точно, полпятого. В распахнутой дверке стоит Ярик.

— Командира не хочу будити.

— Зайди, закрой дверь, холодно же.

Ярик вдвигается в кунг и прикрывает дверку. В броне, с автоматом и с топором в руке он напоминает замерзшего канадского лесоруба, зачем-то взявшего зброю. Пар вырывается изо рта, нагретый спальник стремительно теряет тепло, я спускаю ноги вниз и ищу ботинки. На своей койке ворочается Вася.

— Ми поїхали зара, Дізель вже прогрів. ТО я тебе бу́жу, щоб ти знав.

— Кто на «Чарли»?

— Сєпар і Міхалич.

— Спят?

— Хєр там, як заснуть — звиздюлєй получать. Ідеш?

— Да, да… — Я поднимаюсь, накидываю на шею ремень с кобурой и сдергиваю куртку. Фууу, холодно. Апрель, говорите?.. Ну-ну.

Ярик пятится и вываливается из домика-на-колесах. Я прикрываю дверь, точно — не разбудить бы коммандера, и оглядываю светлеющий террикон. Тихо. Затвердевшая грязь под ногами, истоптанная и бугристая, поблескивает в свете зажигалки. Тьфу ты, точно заморозок был. Ааааам, как спать хочется, ну просто смертельно.

— Погоди… Возьми «мотор» целый.

— Нахєра? Баофенг же є.

— «Моторола» дальнобойней. И по «мотороле» вы, «если шо», с «Кандагаром» свяжетесь на четвертом. Наш — второй, батальон — третий. Повтори.

— Та запомнив.

Мы идем за крайний капонир, где фырчит «Урал», уже развернутый на выезд.

— Здоров, — машет мне из кабины Дизель. — Так я спускаюсь?

— Кто с тобой?

— Яричка.

— Валите с Богом, мы за вас отомстим. Где Ломтик?

— Тута я, — выступает из полутьмы замотанный, как красноармейцы в финскую, Лом.

— Сколько вас?

— Шесть.

— Мало.

— Нормально, — вклинивается Ярик, — там більше грузить, чим пилять. Гала другу пилку зро́бив.

— Грузитесь на «Урала».

— То ми пішком хтіли.

— Та ну. Заморозок, темно еще, не гони, сепары спят. Спокойно доедете.

— Оце вже й буде зашибісь!

— «Зашибісь» буде, когда вы машину дерева подымете, — говорю я и машу рукой. — По рации выйди, как доедете. Тока с краю не пиляйте.