Здесь должна быть я

А вечером следующего дня появилась бабушка Роза. Мамина мама, которая жила на самом краю города в маленьком райончике под холмом, поросшим боярышником. Перед тем как вызвать дедушку из Минусинска, мама просила бабушку Розу пожить с нами. Но бабушка тогда сказала, что жить в одном доме с «Любкой», как она называла папину маму, она не станет и дня.

Бабушка Роза вкатилась в калитку, оттеснив к бетонным блокам открывшую ей «Любку», и с самого порога, даже толком не поздоровавшись, принялась пересыпать бранью Овсянникова. Она всегда говорила о дедушке, своем бывшем муже, только по фамилии и только в ругательном тоне. Однажды мама при ней предположила, что мой вздернутый птичий нос, видимо, дедушкин. И баба Роза тут же принялась расписывать какой отвратительный, уродливый нос у Овсянникова и что мой нос, да что там нос, вся я, — мы в принципе не можем иметь с Овсянниковым ничего общего!

Баба Роза, в отличии от бабы Любы, была круглотелой и круглолицей, похожей на матрешку, но при этом удивительно проворной и энергичной. Она любила нарядные кофточки с розочками и довольно глубокими вырезами, чтобы в эти вырезы укладывать жемчужные бусы, и от нее всегда пахло духами. Голос у бабы Розы был глубокий и бархатный, даже когда она ругалась можно было заслушаться. А ругаться бабушка Роза любила. Вот и сейчас она туда-сюда каталась по двору, брезгливо выуживая из многочисленных тазиков мое белье, и закончив раскатывать в тонкий пласт Овсянникова перекинулась на Любку. «Да как так можно, развела тут гниль!». А баба Люба, безуспешно пытавшаяся поспеть за ней и чем-нибудь помочь, с отчаянием в голосе отвечала: «ой, да коли ж мени всё цэ було робыты?!». Потому что баба Люба была с Украины и плохо знала русский, а когда волновалась, забывала его вовсе.

— Так а шо ж ты вэсь дэнь робыла, коли ты даже собаку ковбасою кормишь?! — смешно передразнивала ее баба Роза. Особенно веселила меня ковбаса. Такая колбаса для ковбоев.

Бабе Розе, как и дедушке, не понравилось всё. И что в огороде из-за бурьяна скоро деревьев не будет видно, и что у Дэ ребра торчат, и грязь, и ребенка едва не угробили. А в дом она даже заходить побоялась, сказала что на улице подождет, пока я соберу свои вещи. Я в глубине души подозревала, что бабушка Люба меня любила и не хотела, чтобы меня забирали. Когда мы только начинали жить втроем — она, я и Дэ, и я еще не перебралась в свой домик, бабушка очень старалась мне угодить и однажды даже принесла мне завтрак в постель: рис, политый сгущенкой, и чай, всё это на расписном подносе. Было часов двенадцать — я училась во вторую смену. Есть в постели мне не очень понравилось, потому что я привыкла по утрам до завтрака выполнять обязательный моцион: сначала тщательно умываться, а потом расчесывать волосы по специальному методу. Я в то время носила две косички. Сделать ровный пробор самой себе сложно. Поэтому я никогда не расплетала обе косички сразу, а каждую половину волос расчесывала по отдельности. Еще мне не понравился бабушкин чай, похоже было, что она долила кипятка в жмых от вчерашней заварки. Но главное было не в этом. Главное, что у меня возникло такое чувство, будто она подлизывается. Подлизывается, а сама жаловалась на маму папе. Я слышала в прошлом году, когда мы были в отпуске. Рассказывала папе разные небылицы, будто мама специально потоптала клубнику. А мама ничего никогда не топтала, наоборот, она была знаменитый в нашем северном городе растениевод, у нее однажды даже зацвел алоэ и все приходили к нам смотреть.

Так что идя с бабушкой Розой через весь город в ее дом под холмом, я даже немного радовалась, что бабе Любе досталось. А вот бросать свой домик было жалко. Жалко вечеров при масляной лампе и этого странного чувства заброшенности, которое усиливается, когда мерзнешь, и становится приятным, когда укутаешься в мягкое одеяло и смотришь на вздрагивающий, словно ему тоже холодно, огонек. А еще было немного жалко вкусных чебуреков. Потому что кто его знает как там, у бабушки Розы, будут кормить…

Здесь должна быть летучая мышь

Дом, где жила бабушка Роза, был необыкновенным. Во-первых, из-за цветов. Хотя он был многоквартирным, перед его окнами был разбит пышный палисадник, на котором круглый год что-нибудь ярко цвело. По сторонам от крыльца лежали две старые автомобильные покрышки, наполненные землей, и из них торчали разноцветные ромашки, как в сказке про цветик-семицветик. И никогда ни в палисаднике, ни в покрышках нельзя было найти ни одной сорной травинки. Но и садовника, который ухаживал за растениями, я тоже ни разу не видела. Словно в этом доме и в этом дворе все совершалось по волшебству.

В середине двора стояла большая деревянная беседка со столом и лавками. Там взрослые вечно во что-нибудь играли. Или в шахматы, или в шашки, или в домино. В нашем северном доме тоже был двор, и там тоже были столик и лавочки. Но там играли только мы, дети. Чаще всего в магазин мороженого, которое делали из снега, посыпая сверху «шоколадным» песком.