Здесь и сейчас

Скинув с себя одежду, я быстро шмыгнула под горячие струйки душа и уже минуту спустя ощутила, как вода смывает с тела усталость, та скользит по коже, собираясь вокруг пальцев ног, и утекает, закручиваясь на прощание хилым водоворотом. Отменные парфюмерно-косметическое средства тоже сделали свое дело в поднятии настроения, и в халат я заворачивалась вполне бодрая и довольная жизнью. Как мало нужно человеку для счастья – толику горячей воды, немного ароматных пенных пузырьков и насколько метров махрового хлопка.

По-видимому, с Надеждой в это время происходила аналогичная трансформация – когда я прошаркала шлепанцами на кухню, она уже хлопотала над чайником, тоже в халате и с мокрыми волосами, и выглядела вполне отдохнувшей. Поставила на стол большие чашки с «кобальтовой сеточкой» – я знала, что они называются именно так, – и плетеную корзинку с самыми обыкновенными пряниками и маковыми сушками. Я не удержалась и, не дожидаясь чая, быстро цапнула сушечку, ловко расколола ее в кулаке, четвертинку бросила в рот. Хм, откуда я знаю, что с сушками нужно поступать именно так? У нас в Бремерхафене не продают сушек. Вот что нужно завтра обязательно сделать – купить для Оливера русских сушек.

В пузатом «кобальтовом» чайнике Надя заварила чай из рассыпной заварки, густо-коньячного цвета, терпкий, пахнущий духами. Я даже не стала спрашивать, отчего он пахнет парфюмом – помнила, что Кирочка часто бросала в чайник ложечку сухих цветков черемухи. Эту черемуху по весне собирали на даче и сушили, рассыпав на листе оберточной бумаги. И хранилась сушеная черемуха в старой жестянке с надписью «Чай № 36». Где были предыдущие тридцать пять чаев, никто никогда не задавался вопросом.

Чай мы пили в молчании, словно боясь испортить момент опасными разговорами, и молчание это не было тягостным. Словно мы знали все друг про дружку и ни к чему слова. Когда-то так чаевничали вечерами на кухне повзрослевшие Вера с Надей: присутствовали и банные халаты – прежде фланелевые, – и свежая заварка, и сушки, и пряники. Если присоединялась Кира, то девчонки трещали наперебой, рассказывая ей о дневных событиях, впечатлениях, переживаниях. Кира была отменной слушательницей и советчицей.

Теперь Киры не было, и мы молчали.

После чая Надежда сложила посуду в посудомоечную машину, протерла стол и пожелала мне спокойной ночи, пообещав утром разбудить и доставить в отель.

Я отправилась в свою ситцевую комнату, выключила свет и забралась под теплое одеяло.

Должно быть, виной всему крепкий чай, потому что сон никак не шел. В темноте я поминутно ворочалась с боку на бок, вяло шевелила мозгами, пытаясь что-то проанализировать и осмыслить. Что-то категорически не устраивало меня в сложившейся ситуации, что-то не складывалось. Какая-то важная деталь никак не находила своего места, а без нее отказывался правильно работать весь механизм. Я осознавала, что необходимо сделать всего один маленький шаг, чтобы дотянуться до истины, но в какую сторону должно было шагать? Вера Арихина, переставшая в последнее время терзать мое сознание, вновь ожила внутри и настойчиво требовала внимания.

Мне становилось жарко, и я скидывала с себя одеяло, мерзли плечи и ноги – вновь натягивала одеяло до ушей. Я переворачивала подушку, укладываясь щекой на прохладную сторону, но ничто не помогало. Окончательно измучившись, я скукожилась в эмбриональной позе и заставила себя замереть, чтобы не сойти с ума.

Я крепко зажмурилась, пытаясь взять себя в руки, и в этот самый миг проснувшаяся внутри меня Вера словно вырвалась наружу, дернув за собой.

Я вдруг ясно ощутила себя лежащей в гамаке в тот злосчастный день, пригреваемая солнцем, накрытая старым Кириным халатом.

…я открываю сонные, подслеповатые глаза и в лучах бьющего в лицо света вижу нечто странное – два идеально ровных темных кружка. С удивлением скольжу взглядом дальше и вижу, что странные круги – окончание чего-то, представляющего собой гладкие, впритык друг к дружке трубки темного металла, вторым концом проросшие в кусок отполированного дерева. Это стволы, стволы папиного охотничьего ружья. Ружье крепко сжимают две бледные руки – гладкая кожа и короткостриженые аккуратные ноготки, покрытые бесцветным перламутровым лаком, пальцы напряжены, словно сведены судорогой. Руки знакомы мне не хуже собственных. Руки моей сестры…

Вот оно! Вот та самая мелочь, что никак не давала покоя. Если бы я была повнимательнее, если бы старательно не гнала от себя гнетущее последнее видение из последнего сна, то не оказалась бы сейчас в этом доме, в столь опасном соседстве. Я должна была, обязана сообразить раньше, когда впервые увидела во сне эти руки: они были слишком бледны, незагорелы, слишком женственны и не могли принадлежать Любомиру, который пол-лета провел на даче и покрылся темным, въевшимся в кожу загаром.

Что же теперь делать?