Здесь и сейчас

Ситуация, в которой я оказалась, не способствовала активному выделению желудочного сока, аппетит покинул меня окончательно. Я отказалась.

– Тогда и я не буду, – покладисто отозвалась сидевшая напротив убийца, – худеть надо, а не наедаться в пять утра. Так отчего не спишь?

Объяснения были излишними – мне еще хотелось пожить спокойно, – и я только невыразительно пожала плечами. Клаус велел не вступать в споры и тянуть время. Я поймала себя на любопытной мысли: жизнь, оказывается, бывает еще нереальней, чем сны. Там, в снах, череда событий казалась, во всяком случае, закономерной.

– Ох, а мне бы сейчас только до кровати добраться! – мечтательно выговорила Надя. – Или лучше уже не ложиться, как ты думаешь? Ведь, если лягу, то утром только подъемным краном поднимешь. Я же сова. Да ты, уверена, помнишь.

– Где ты была? – Я все-таки не выдержала. Посчитала, что покажется странным, если я не поинтересуюсь. Ее ответ, впрочем, не имел решающего значения, ведь у меня нет с собой детектора лжи. Оставалось просто верить или не верить.

– Я? Роды принимала. – Надежда выглядела безмятежной. – Представляешь, только начала засыпать, позвонила знакомая из нашего поселка, у нее собака рожать принялась. Молодая, первые роды, по всему дому носится и скулит, лечь боится. Им же, как нам, в первый раз бывает страшно. А сама размером чуть больше Буськи твоей, порода такая.

Удивительно, но, рассказывая о собачьих родах, Надя даже переменилась в лице: в нем появились искренняя заинтересованность и сопереживание, так чуждые той, юной Надьке, которую я знала и которая так не жаловала домашнюю собаку Ласку. Терпеть не могла прилипающей к одежде шерсти, мокрого носа, слюнявых собачьих нежностей, песка с плохо вымытых лап.

– Хорошо, что она ночью родила, а не днем, когда я на работе. – Она радостно засмеялась. – Мы родили трех чудных малышей. Один за одним быстренько выскочили. Утром надо забежать, проверить.

– А где Фатя? – Я задала вопрос и осеклась: сейчас она поймет, что в ее отсутствие гостья обшарила весь дом.

– Фатя живет во флигеле. Мой муж не хотел, чтобы прислуга все время была в доме, и специально построил флигелек.

Ничего страшного или экстраординарного не происходило, мы с виду мирно пили кофе и обменивались впечатлениями. Ровно так, как сестры Арихины делали тридцать лет назад. Но острое сознание того, что сижу лицом к лицу с убийцей, не могло не сыграть со мной злой шутки: в какой-то момент коленки дрогнули, и спасительное оружие с грохотом упало на пол. Не просто так упало, а еще и проехалось по гладкой плитке, подкатившись под ноги Надежде. Та нагнулась и с удивлением подняла нож, повертела в руках:

– Что это? Откуда? Это же Фатин, для мяса.

У меня не нашлось внятных объяснений, пришлось в ответ густо залиться краской. Чего доброго, сейчас радушная хозяйка углядит во мне мелкую воровку.

– Ты что тут, обороняться собралась в одиночестве? – изумилась Надежда, начиная догадываться о моем внутреннем состоянии. – Боже мой, от кого?

Она захохотала, откинув назад голову, размахивая перед лицом рукой так, будто разгоняла дым.

– Да ты что! Мы хоть и в России, но медведи по улицам не ходят, к дому не подкрадываются. Здесь приличный поселок, хорошо охраняемый. Вы в своей Германии совсем сдурели! Что вы про нас думаете?

Ну да, охраняемый поселок! Чего доброго, тут в каждом доме нечистый на руку живет. Это что, охрана охраняет преступников от других преступников? От нарисованной воображением картинки мне стало откровенно плохо. Надежда же продолжала заливаться смехом и смотреть с открытой издевкой.

– Ох! Дурдом на выезде! А я тоже хороша – оставила тебя в пустом доме, еще и дверь заперла. Я же думала, ты спишь. У тебя что, есть характер? Я-то думала, что ты в мою покойную сестру, такая же бесхребетная, а ты с ножом наперевес!

Когда она пренебрежительно назвала Веру бесхребетной – ту самую Веру, что стала мне такой близкой, ту, в которую она сама превратилась, – я не выдержала. Я моментально забыла обо всех наказах не вступать в споры и ждать:

– За что ты убила ее? Что она тебе сделала?

Смех прекратился, в кухне наступила тишина. Столь тяжелая, густая тишина, что можно было, казалось, ее потрогать, протянув руку. Мы в упор смотрели друг на друга, не отводя взгляда, безмолвно вопрошая: что же ты наделала? Только я имела в виду события тридцатилетней давности, а она – то, что рухнула идиллия мирной застольной беседы.

– А ты на нее похожа, – задумчиво нарушила тишину Надежда. – Тебе никогда не говорили, что ты похожа на русскую? Нет? Если бы не акцент, то и не отличишь. Ты ведь бесшабашная, да? Никакой немецкой прагматичности?

Меньше всего мне хотелось говорить о себе. Пусть она и права: близкие часто отмечали, что я слишком подвержена эмоциям, иду у них на поводу.