Здесь мертвецы под сводом спят

Тетушкино лицо было бесстрастным, словно высеченным из холодного мрамора. Каменный сфинкс, магией перенесенный из Египта.

Тристрам Таллис был уже на полпути к самолету. Через несколько секунд он будет рядом.

– Это вы Егерь, верно? – спросила я.

Тетушка Фелисити уставилась на меня, ее лицо застыло, словно маска. Я в жизни не была такой смелой. Я слишком многое себе позволила и слишком далеко зашла?

И тут рот моей престарелой тетушки едва приоткрылся, и из него выскользнуло лишь одно короткое слово:

– Да.

26

Мы с тетушкой Фелисити не произнесли ни слова, подойдя к дому со стороны огорода. Стороннему наблюдателю могло показаться, что мы просто случайные знакомые, возвращающиеся после дневной прогулки по лужайкам Букшоу.

Происходящее начало обретать смысл; части пазла становились на свои места. У тетушки Фелисити, насколько я знаю, довольно специфический и непонятный круг знакомых. Насколько я смогла выяснить, во время войны она была большой шишкой на Би-би-си, но она всегда отказывалась говорить на эту тему.

Мог ли департамент МИ – с номером настолько большим, что даже премьер-министр не знает о его существовании, – иметь штаб-квартиру на радио? Вполне.

Под «премьер-министром» она явно имела в виду теперешнего премьер-министра. Уинстон Черчилль, бывший премьер-министр, как все знают, до сих пор хранит кое-какие секреты даже от Господа Бога.

И Тристрам Таллис вовсе не удивился нашему неожиданному отбытию на «Голубом призраке». Должно быть, они с тетушкой предварительно договорились на эту тему, поскольку, когда мы приземлились, он лишь мило полюбопытствовал, хорошо ли себя вела «старушка», как он называл свой самолет.

Когда тетушка Фелисити молча ушла в свою комнату, я медленно прогулялась по узкой тропинке к парадному входу в дом.

Вестибюль опустел. Последние визитеры ушли, и это место погрузилось в полнейшее молчание. Повисла драматическая пауза перед тем, как поднимется занавес и появится совершенно другой неведомый мир.

В воздухе висел тяжелый запах цветов. Каким словом Даффи однажды это описала? Надоедливый. Да, точно: надоедливый.

У меня возникло ощущение, что меня сейчас стошнит через носовые пазухи, аденоиды и нос – одновременно.

Кажется, у меня начинается простуда.

Несмотря на хорошую погоду, в моей лаборатории тоже было необыкновенно холодно. Неужели я и правда простудилась во время одного из полетов на «Голубом призраке»? Я надела старый коричневый банный халат, который держала на крючке на двери как раз на такой случай, и закуталась в него так плотно, как будто собиралась на Северный полюс.

Должно быть, готовясь к эксперименту, я напоминаю средневекового монаха или алхимика, суетящегося над мензурками.

Из нижнего ящика стола дядюшки Тара я достала бумажник из промасленной ткани, в котором хранилось завещание Харриет, положила его на стул и зажгла бунзеновскую горелку.

Должна признать, я не совсем уверена, что надеюсь что-то обнаружить, но большинство предметов, если проанализировать их визуально и химически, в конце концов выдадут все свои секреты, какими бы случайными они ни казались на первый взгляд.

Я начала с наружной поверхности. Бумажник был сделан из какой-то желтоватой ткани – вероятно, хлопка или льна, покрытого несколькими слоями льняного масла и белой глины.

Если не считать нескольких разноцветных пятнышек, которые я оставлю на потом, этот бумажник не представлял собой ничего особенного. Я поднесла его к носу и принюхалась: неприятный запах плесени, как будто бумажник не так давно достали из подземного мира, что, как я полагаю, было правдой.

Я бережно раскрыла его и заглянула внутрь, повернула вверх ногами и постучала по нему. Из него высыпалась какая-то грязь.

Нитки? Пыль? Земля? Трудно определить. Я осторожно смахнула грязь на бумагу, чтобы потом подробно изучить под микроскопом.

Теперь проба на вкус. Я высунула язык и, легко прикоснувшись его кончиком к бумажнику, аккуратно втянула воздух в ожидании того, что эфирные масла, если они сохранились после всех этих лет, согреются от тепла моего тела и попадут на вкусовые и обонятельные рецепторы.

Льняное масло, определенно, – как я и предполагала.

Для более подробного анализа материала я отрежу кусочек ткани и подвергну ее паровой дистилляции, которая выявит менее очевидные ингредиенты, которые могли использоваться при изготовлении бумажника или воздействию которых он подвергался впоследствии.

Жидкости тела, например пот, были очень вероятны, и я не была уверена, что так уж хочу их обнаружить. С другой стороны, этот бумажник пролежал десять лет на холоде и вполне может оказаться кладезем химических тайн.

Но сначала я проведу самый простой и наименее разрушительный тест: слегка нагрею его над бунзеновской горелкой и буду внимательно наблюдать, что происходит. Летучие масла нагреваются и воспламеняются при различных температурах в зависимости от своей химической структуры, и первые изменения, даже самые легкие, зачастую можно заметить.