Здесь, под небом чужим

Молодые люди невольно привстали в своих креслах – в сейфе было столько драгоценных камней, что им показалось: темное мрачное нутро стального чудища освещено электричеством.

У младшего из гостей, розоволицего, лощеного, с темными библейскими глазами, даже приоткрылся красный сочный рот и на костюм закапала слюна – такого количества драгоценностей он не видел никогда. Серегин оглянулся и, прохныкав себе под нос что-то нечленораздельное, посоветовал:

– Рот-то закрой. А то просвистит тебя, малый. Желудок застудишь либо того хуже – изнанку пупка.

Молодой человек закрыл рот. Слова главного махновского казначея не смутили его. Серегин ухватил горсть бриллиантов из кучки и высыпал на стол.

– Для того чтобы напечатать пятьдесят миллионов рублей, хватит?

Старший из гостей начал поспешно считать камни: раз, два, три… семь… двенадцать… Считая, он переворачивал их, смотрел, нет ли изъянов. Всего он насчитал двадцать два камня.

Сощурившись хитровански, глянул на Серегина:

– Это только плата за материалы, Григорий Иванович, а нашу с напарником работу вы чего, так ничем оплачивать и не собираетесь?

– Когда сделаете работу, тогда и разговор будет, – ворчливо произнес Серегин, протянул руку, выхватил из горсти бриллиантов два камешка, – они будто бы сами прилипли к его пальцам. – Хватит и двадцати. Двадцать два – это перебор. Как в игре в «очко».

– Побойтесь Бога, Григорий Иванович!..

– Не побоюсь. Поскольку дело, которым вы занимаетесь, – не богоугодное. Понятно?

Через семь минут молодые люди ушли.

– Когда собираетесь доставить товар? – поинтересовался Серегин, прежде чем распрощаться с гостями.

– Дайте нам на все про все десять дней.

– Десять так десять, – хмуро кивнул Серегин, – но если сделаете работу раньше – приходите раньше.

Но молодые люди не пришли ни через десять дней, ни через двенадцать, ни через пятнадцать, ни через восемнадцать. Обеспокоенный Серегин отправился к Махно.

– Виноват я перед вами, батька, – сказал он и склонил голову.

– Не пойму, в чем виноват?

– Да я этим молодым горлохватам ведь камушки выдал…

– Каким горлохватам? – вновь не понял Махно. Дел у него было по горло. Белые вдруг начали наступать на широком участке фронта, хотя никаких предпосылок к наступлению у них не было, красные жали с другой стороны, – и хотя Махно с ними не воевал, нажим их все равно ощущался, от красных исходила опасность еще большая, чем от белых. Махно оторвался от карты и поднял голову. – Ну?

– Да молодые люди с керенками, что были у нас в штабе, помните? Прилизанные такие…

– Помню. И что дальше? Они должны были отпечатать полвагона денег. Где деньги?

– Нет денег.

– Как так нет?

– Обули они нас, Нестор Иванович, и одели.

– Тьфу, час от часу не легче! – Махно наконец сообразил, в чем дело, выругался. – И много камней отдал им? – в лоб спросил он.

– Да немного, но все равно жалко.

– Ладно, выбрось это из головы, Григорий Иванович, и не жалей, – наконец произнес Махно. – Это война. Но если эти деятели попадутся нам на глаза, они здорово будут жалеть о том, что появились на свет.

На том дело и закончилось. Поскольку камней в запасе у Серегина было еще много, то батька не стал наказывать его.

Вот эту историю, в деталях, в лицах, сдабривая красочными жестами, и рассказал Белаш гостю. Куриленко посмеялся от души. Белаш не отставал от него, также смеялся. Впрочем, через минуту вид у него сделался грустным.

– Вот так и живем, – проговорил он со вздохом.

– А где батька?

– Под Дибровкой отлеживается, на одном из хуторов. Жена с ним, контрразведка, Лева Задов с тремя пулеметами, еще кое-кто. Пойдем-ка лучше к столу, – пригласил Белаш, – на сытый желудок и беседа лучше спорится.

Стол был скромным: четверть горилки, сало – какой же украинский стол может обойтись без сала? – вареная кукуруза, жесткая, будто и сам початок, и зерна были вырезаны из дерева, несколько крупных золотистых луковиц, вареная картошка в объемистом черном чугунке, каравай хлеба, Куриленко вытащил из кожаной командирской сумки кусок сыра, положил рядом.

– Подарок из Польши.

– Так ты сейчас оттуда?

– Оттуда. Я же сказал…

– Не расслышал… Думал – где-нибудь поблизости сидел, наших рубал. Боялся об этом спросить.

– У Троцкого в помощниках сидят не дураки – свои кадры знают хорошо, и прошлое их и настоящее, а заодно просчитывают и будущее. Знают и то, что я когда-то служил у батьки. Потому и загнали меня туда, где Макар телят не пас, – в Польшу.

Ночевать Куриленко остался там же, на хуторе. Но это было еще не все – в родную дивизию он не вернулся, перешел на батькину сторону…

А батька в это время лежал на хуторе Белом, под Дибровкой, без сознания – его пытался добить сыпной тиф.

Разрозненные части Повстанческой армии воевали. Воевали лихо. Четвертый корпус под командованием Павловского разгромил генерала Слащева и рванул в Крым. С ходу взял Перекоп и Армянский Базар. Следом туда вошли красноармейские части под командой Эйдемана. Красноармейцы потребовали, чтобы Павловский немедленно сложил оружие. Павловский помрачнел:

– Без оружия они нас передушат, как курей. Оружие не сдавать!

Эйдеман взвился: