Здесь, под небом чужим

Где-то неподалеку выли волки. Слыша их, испуганно храпели и стучали копытами кони. На душе у Фрунзе было так же темно, как и за окном, – ни одного просвета: он был сам себе противен. Боль в желудке продолжала нарастать.

– Тимошенко слушает, – раздался в телефонной трубке далекий глухой голос.

– Через несколько часов у вас должен появиться мятежный корпус махновцев, – сказал ему Фрунзе. – Встретьте его достойно…

– Как прикажете понимать выражение «достойно»? – спросил Тимошенко. – Чего-то я того…

У Фрунзе недовольно дернулся рот: как был Семен Тимошенко тугодумом, так тугодумом и остался.

– Достойно – значит уничтожить махновский корпус.

– Есть уничтожить махновский корпус, – повеселев, произнес Тимошенко.

– Интербригада Матэ Залки поступает в ваше распоряжение, – сказал ему на прощание Фрунзе и дал отбой.

Спать не хотелось – сон был перебит и желудочной болью, и событиями, которые происходили в эту ночь. Минут двадцать Фрунзе сидел за столом, тупо глядя перед собой, пробуя уговорить боль, поселившуюся в нем, но попытка ни к чему не привела, и он, тяжело вздохнув, отправился к себе в комнату отдыхать.

На Махно объявили настоящую охоту; всесильный Троцкий, слыша имя батьки, клацал зубами, будто волк, и жестко блестел глазами.

Но сколько ни пробовали взять Махно, уничтожить его – ничего из этого не получалось.

На Махно и раньше покушались не раз, но все впустую.

Как-то, когда отряд Махно прибыл в Туркеновку – большое волостное село, батька спешился – надо было размять ноги, перекусить, узнать, что делается на свете, – к Махно подскочил бледный, с перекошенным лицом Глушенко.

– Нестор Иванович, мне надо шепнуть вам пару слов на ухо.

Махно недовольно глянул на него. Чувствовал себя батька плохо – болела недавно простреленная и не залеченная до конца нога, беспокоили ослабшие легкие, сдавало сердце – на сером лбу батьки часто выступали мелкие горячие капельки пота, наваливалась усталость – нужен был отдых, а отдохнуть никак не получалось…

– Не до того, – обрезал бойца батька. – Погоди пока…

– Но у меня спешное дело, очень спешное!

Оглянувшись, Махно увидел Куриленко, приказал ему:

– Василий, проведи-ка с мужиком разговор по душам.

Куриленко пощипал пальцами правый ус – что-то к нему приклеилось, глянул искоса на Глушенко и произнес одно-единственное слово:

– Докладывай! – Словно бы Глушенко был его подчиненным.

– На батьку замышляется покушение, – сказал Глушенко.

– Их замышлялось столько, что батька им счет потерял.

– Не верите? Я серьезно!

– И я серьезно. Говори, кто конкретно собирается отравить батьку или пристрелить его?

Голос у бывшего командира красной дивизии был такой, что Глушенко невольно втянул голову в плечи – холодно сделалось.

– Оглянитесь назад, – попросил он, – мне оглядываться нельзя…

Куриленко оглянулся.

– Ну?

– У входа в шинок стоит парень в кожаной фуражке, видите?

– Ну! Пьяный какой-то… Стебелек зубами грызет.

– Совсем он не пьяный, совсем… Это он видимость пьяного создает. На самом деле это – сотрудник Чека. Из Екатеринославля самим товарищем Манцевым прислан.

– Вооружен? – спокойным голосом, словно бы ничего не происходило, поинтересовался Куриленко, глаза у него обрели безразличное сонное выражение.

– Вооружен. Маузер с хорошим запасом патронов и две бомбы.

– Однако… – Куриленко крякнул. – Даже бомбы, говоришь, есть?

– Даже бомбы, – подтвердил Глушенко.

– Ладно, посмотрим, чем парень этот мир завоевать надумал, головой или задницей.

Куриленко неспешно отвалил в сторону, по дороге толкнул одного бойца, потом другого, забирая их с собой, сделал плавный, почти незаметный круг, – заметить это можно было, только следя за Куриленко. Вот он приблизился к шинку, поравнялся с парнем, на которого указал Глушенко, и, неожиданно метнувшись в сторону, цепко ухватил парня руками за запястья.

Хватка у Куриленко была железная. Парень невольно взвыл – Куриленко едва не переломил ему запястья. В следующий миг Куриленко хлобыстнул парня головой в переносицу. Лицо у того мгновенно окрасилось кровью.

– Обыскать! – проревел грозно Куриленко.

Парня обыскали. Нашли, как и сообщил Глушенко, две немецкие бомбы на длинных ручках, маузер и в двух карманах френча – патроны. Насчитали тридцать две штуки.

Парня немедленно потащили к Леве Задову – тот продолжал очень напористо внедрять свою новую фамилию Зеньковский, и если его кто-то называл по старинке Задовым, то недовольно морщился, но все равно насадить новую фамилию не мог: те, кто знал Леву Задовым, так Задовым и продолжали его величать. Увидев арестованного, он сжал один глаз в узенькую щелку, второй оставил широко открытым.

– Выкладывай, кто ты и что ты? – потребовал Задов от арестованного. – Все как на духу. Чтобы потом умирать легче было.

Парень молчал.

– Напрасно это ты, – с сожалением и даже с некоторым сочувствием проговорил Задов, – ой напрасно! Ты даже не представляешь, на что обрекаешь себя. – Из толстой пачки папирос, лежавшей перед ним на столе, он достал одну папиросину, неторопливо размял ее пальцами. – Запираться я тебе не советую.

В это время к Задову вошел Глушенко, задержался на пороге.