Здесь, под небом чужим

Через полчаса на сельсоветской площади собралась жиденькая толпа – те, кого удалось найти в большой, славящейся когда-то богатством станице: четыре десятка старух, столько же дедов, опирающихся на клюки, да горластая пацанва (целая стая, но не такая, какую могла дать крупная станица, в такой станице мальчишек должно быть раз в пятнадцать больше), еще – реденькая стайка девчонок, и все.

– А где же мужики? – недоуменно спросил Махно.

– Мужиков нет ни одного, – Лева Задов виновато развел руки, – и не похоже, чтобы они попрятались… Мужиков выбило. Всех до единого.

– M-дa-a-a… – Махно вздохнул и опустил голову, словно бы он был повинен в том, что в станице не стало мужиков. Было ясно, что пополнение на Дону он вряд ли найдет и боеприпасы тут вряд ли разыщет. Увы. – Тутошних мужиков уничтожали с четырнадцатого года. – Он снова вздохнул. – Как началась Великая война, так и пошло. Потом революция. Снова – рубка казаков. Затем гражданская – опять тот же топор и та же рубка. Потом Троцкий со своим расказачиванием… Все ясно. Уходим отсюда, Лева.

Вечернее небо сделалось темным, хотя в нем продолжало висеть солнце – маленькое, бездушное, худое, ни радости от такого солнца, ни тепла – никакого прока, словом, только тоска в сердце, а с нею – внутренняя боль, морщины на лбу, усталость, схожая со старостью, еще что-то необъяснимое.

– Куда уходим, батька? В каком направлении?

– На свою землю… Екатеринославскую.

Над станицей, над самыми крышами, косо разрезав пространство, прошли утки, целая стая. Махно проводил птиц завистливым взглядом и покрутил головой:

– Вот кому ни белые, ни красные, ни зеленые не страшны!

С Дона ушли без пополнения. Ушли быстро, используя старую тактику, прикрываясь от противника собственными ладонями, чтобы не было видно, и это махновцам удалось – им вообще удавались многие фокусы совершенно невероятные – ни у кого это не проходило, а у махновцев проходило. То ли звезда у них была такая, то ли везение все определяло, то ли умение, то ли еще что-то, то ли колдовство «имело место быть», – никто этого не знал.

Когда Махно пересек губернскую границу и был уже на своей земле, на него вдруг навалилась бригада конников.

– К бою! – привычно скомандовал батька.

Заняли круговую оборону в одном заморенном, дышащем на ладан сельце, приготовились к драке, соскребли остатки патронов в одну кучу, а над красной колонной вдруг взметнулся белый флаг.

Махно неверяще протер глаза:

– Эт-то что еще такое?

Оказалось – бригада Маслакова в полном составе. С самим Маслаковым батька уже давно вел переговоры, – у комбрига были серьезные счеты с советской властью, и он всерьез подумывал о переходе на сторону махновцев, но все время что-то мешало… Как танцору при исполнении трудных бальных танцев. А вот сейчас – свершилось. Батька обнялся с Маслаковым, произнес довольно:

– Наконец-то!

– Надо создавать новую повстанческую армию, Нестор Иванович, – сказал Маслаков.

– Какую?

– Кавказскую. Выдавай мне мандат на это, и я двигаюсь в горы.

– Мандат-то я выдам, а армию создать сумеешь?

– Сумею. Сейчас много недовольных советской властью объявилось. Они и раньше были, но сейчас их стало особенно много. – Голос у Маслакова был свежим, бодрым – позавидовать можно. – Нам это с руки.

– У тебя сколько сабель?

– Восемьсот.

– Немного…

– Было больше, но повыбивали, Нестор Иванович. – По лицу Маслакова проползла печальная тень, он оглянулся на начальника штаба по фамилии Брова, вытянул в его сторону блестящий, выбритый до синевы подбородок. – Вот он, например, пехотой командовал… Была у нас в бригаде и таковая. Пехоту выбили целиком, до последнего человека, Нестор Иванович. – Маслаков не сдержался, вздохнул. – Выдавай мне свой мандат, и я рвану с бригадой на Кавказ – надо там поднимать народ.

Мандат батька выписать не успел – на околице села показались примаковцы. Через несколько минут на окраине завязался бой. Стрельба поднялась яростная, беспорядочная – кажется, палить начали со всех сторон сразу.

Потом гулко ухнуло орудие, за ним второе, над крышей хаты, около которой шел разговор батьки с Маслаковым, прохипел снаряд, взорвался в огороде, метрах в пятидесяти. По стенке дома забухали жирные, склеенные холодом комья земли, один из них попал в окно и вдребезги разнес стекло.

– Галина, быстрее в тачанку! – обеспокоенно выкрикнул Махно. Обычно жена поднималась быстро – привыкла к походной жизни, а сейчас все чаще и чаще стала мешкать… Выходит, раз ей суждено стать матерю, то с походной жизнью придется кончать. Лицо у Махно потеплело, губы расплылись в невольной улыбке: он был заранее благодарен Галине за будущий подарок – за сына… Ему очень хотелось сына. Первый ребенок, умерший, был сыном, второй тоже должен быть сыном, и только им. – Быстрее! – Махно вновь поторопил жену.

Над крышей хаты просипели сразу два снаряда, оба угодили в дом деревенского старосты – раскатали его по бревнышку. Над образовавшимся завалом поднялось оранжевое пламя.

Во двор заглянул Задов, выругался:

– Вот суки! От старосты только одни кальсоны остались.