Здесь, под небом чужим

– Кидай драгоценности! – вновь прокричал Махно. – Я приказываю! Швыряй!

Начальник штаба запустил руку в железный ящик, в нутро, загреб вслепую что попалось ему под пальцы и поспешно, словно бы боясь обжечься, выдернул руку. В пальцах, поблескивая дорого, извивалась золотая цепь с большой овальной камеей, болтавшейся внизу, еще он подцепил бусы с посверкивавшими в лучах солнца холодными каменьями и горсть золотых николаевских пятнадцатирублевок. Белаш широко размахнулся и подкинул драгоценности в воздух.

Стрельба в лаве красных конников разом стихла: бросок Белаша заметили. Раздались крики, лава сбилась, кто-то поспешно отвернул коня в сторону, кто-то попытался ухватить на лету монету, кто-то – золотую цепочку с ярким красным кулончиком, повисшую на сохлом лозиновом кусте, кто-то не поленился и вообще выпрыгнул из седла, – верно поступил, ради такого дела можно не только из седла выпрыгнуть…

Лава сбилась в кучу и вскоре отстала от уходящих махновцев.

Батька вытер пот, вздохнул облегченно:

– Оторвались-таки.

Богатства своего они лишились целиком, в железном несгораемом ящике не осталось ничего – ни бумажных денег, ни золотых цепочек, ни звонких николаевских червонцев.

– Это дело наживное, – пытался бодриться Махно, – сегодня нет, завтра будет.

Белаш, сохраняя хмурое выражение на лице, молчал.

– Не журись, Виктор, – успокаивал его Махно, – главное – ушли!

– Да, это главное, – согласился с ним Белаш, – только непонятно, что с нами будет без денег. Ни еды, ни патронов, ни лошадей… Все это мы пропукали. Пока у нас были деньги – покупали, а что будет сейчас? Придется нам класть зубы на полку, Нестор Иванович.

– Ох и нудный же ты стал, Виктор!.. Что-то характер у тебя здорово испортился.

Белаш растянул в улыбке сухие потрескавшиеся губы: не хотелось осложнить отношения с Махно – батьке и без того здорово достается, да и нервничать он, чуть что, начинает так, что глаза делаются белыми, зрачки стекленеют. Впрочем, на прежнего батьку, известного всем, Махно уже давно перестал походить, он сделался другим, совсем другим: что-то в нем перегорело, сломалось, переродилось, и вместе с тем стержень его стал еще жестче, еще прочнее, чем был раньше. Если раньше его можно было уговорить, подбить на что-то, убедить – и он, случалось, менял свою точку зрения, то сейчас Махно сделался неуговариваемым, несгибаемым.

Лишь несколько человек имели на него влияние и могли изменить ход событий – Галина Андреевна, Лев Задов, Виктор Белаш… Вот, пожалуй, и все.

Больше таких людей не было.

Благополучно ускользнув от красных, ночевать решили в каком-то незнакомом лесу; выставили посты с винтовками – у пулеметов не было ни одной заряженной ленты, загнали в середину леса тачанки и на большой лысой поляне разложили костер.

– Нужна горячая пища… Лева, организуй! – распорядился Махно.

Задов послушно щелкнул каблуками. В другое время Махно бы улыбнулся, пошутил бы, нашел нужное слово, а сейчас он молчал, на исхудалом бледном лице шевелились желваки. Батька был подавлен.

– Через час будет первоклассный кулеш, – пообещал Лева.

Махно молча кивнул.

Он понимал, что бороться дальше бесполезно, на какое-то время надо затаиться, исчезнуть с глаз людских, чтобы о нем не было ни слуха ни духа, нужно потеряться… Чтобы ни Троцкий, ни Фрунзе, ни Ленин – никто чтобы ничего о нем не знал.

Для этого необходимо уйти в подполье.

На душе было тяжело, непроглядно, ни одного светлого пятнеца, все темно. К нему неслышно подошла Галина, обняла за голову, прижалась к его волосам.

– Мне плохо, Галя, – едва слышно пожаловался Махно. – Мне очень плохо…

– Я вижу, – так же тихо произнесла Кузьменко, – я с тобой.

Он шевельнулся, коснулся губами ее пальцев.

– Спасибо.

Что-то слезное, теплое возникло в нем, обожгло изнутри грудь, живот, надавило на ключицы. Ему захотелось заплакать – давно не ощущал себя так тоскливо, не был таким загнанным, противным самому себе. В голову пришло несколько картинок из детства, он неожиданно увидел перед собой лицо матери и задавленно всхлипнул. Галина Андреевна погладила его по голове.

– Я с тобою, Нестор, – повторила она. – Я рядом.

– Спасибо. – Махно вновь прижался губами к ее руке, к прохладным, пахнущим травой и ружейным маслом пальцам.

В следующий миг он почувствовал себя маленьким, будто вернулся в собственное детство. И сразу ничего не стало – ни страшных последних лет, прожитых в огненном угаре, ни ранений, ни пота с кровью, ни погонь, ни отступлений – он был чистым, и душа его была легка. Но ощущение это было недолгим.

Он опустил голову и невольно застонал. Галина обхватила его голову крепче.

– Что с тобою, Нестор?

Махно не ответил жене.

После ужина посчитали, сколько же народа осталось у батьки. Арифметика получилась невеселая – ровно три десятка, тридцать человек. И это после того, когда под черным знаменем собиралось не менее пятидесяти тысяч бойцов! От такой печальной арифметики кто угодно может заплакать… Из оружия осталось только то, что висит на боку, шашки да маузеры плюс пулеметы без патронов.

– Что будем делать дальше? – спросил у Махно Белаш.