Здесь, под небом чужим

– Здешние села – бандитские, надобно вообще почаще высылать перед собой разведку. Махно – мужик хитрый, не раз проявлял чудеса изворотливости. Уходил из плотно сжатого кулака как ни в чем не бывало.

– У меня не уйдет. Исключено, – самодовольно отозвался на предупреждение командир полка. – Удивляюсь, что для вас, разведчиков, он представляет силу.

– Представляет, как и всякий оборотень.

– А для меня не представляет! Мне приказано поймать этого Махну, и я его поймаю.

Начальник разведки в ответ только приподнял плечи и хлопцев своих, чтобы пощупать село, находившееся впереди, тревожить не стал.

Махновская сотня, четко держа строй, с песней приближалась к гуcapскому полку.

– Хорошо идут! – оценил махновский строй командир полка, обернулся к всаднику, сидевшему слева от него. – А, комиссар?

– Хорошо, – согласился тот. – Мы научились не только воевать, научились куда более трудному и важному – ленинской воинской дисциплине.

Прилагательное слово «ленинский» придавало любому существительному особый смысл, делало его значительным, и знающая публика – в первую очередь комиссары – широко этим пользовалась, командиры же, ведающие о магии этих слов не менее других, комиссарам не перечили – понимали, чем может обернуться подобное неверие.

Конечно же, умение толково вести боевые действия – наука куда более сложная и нужная, чем умение красиво говорить и тем более блюсти воинскую ленинскую дисциплину, но командир на эту тему распространяться не стал, сказал лишь:

– Время учит нас не только этому…

– Особенно когда во главе нашей революции стоит такой человек, как Владимир Ильич Ленин.

Тут уж перечить комиссару совсем было нельзя – это могло стоить головы.

Когда до гусарского полка, находившегося в походном строю, оставалось метров сто, сотня, так красиво идущая под красным знаменем, неожиданно начала расползаться – она располовинилась, одна часть пошла в одну сторону, вторая в другую и перед гусарским полком оказались тачанки.

В следующее мгновение загрохотало, дробясь и рассыпаясь, будто хрупкое стекло, пространство – только брызги в разные стороны полетели. Пулеметы работали в унисон, дружно – стук их слился в один общий голос.

Командир гусарского полка, рассеченный очередью пополам, свалился на холку коня мертвый, комиссара пули вовсе выбили из седла, только длинные ноги его мелькнули в воздухе, и комиссар шлепнулся в бурьян. Пуля раскроила ему череп, розовое мозговое месиво обсыпало коверкотовую гимнастерку от воротника до низа. В первую же минуту махновской атаки погиб и начальник разведки.

Строй красного гусарского полка смешался.

Часть гусаров повернула назад, и за ней погнались махновцы, часть вскинула руки вверх – гусары решили сдаться на милость победителей.

Всего в плен попало более двухсот человек.

– Все, считай, мы вышли из подполья, – сказал вечером на заседании штаба Махно. Был он бледный, нечесаный, густая грива копной свалилась ему на плечи, придала батьке неряшливый вид, – теперь красные от нас не отступятся. В этих условиях у нас есть только один выход – укрупняться.

Начальник штаба Белаш поддержал батьку.

– Следующий удар нанесем по уездному городу Александровску, – произнес Махно и неожиданно умолк – вспомнил начальника Александровской варты Мазухина… Лихо разделался с ним Ермократьев. Хорошие были времена. Не то что сейчас…

Ударить по Александровску Махно решил не случайно. Недалеко от Александровска, в подполье на гумне у одного верного человека, долечивался и приходил в себя после ранения Трофим Вдовиченко – один из наиболее приметных помощников Махно. Он был так же дорог батьке, как и Алексей Марченко, и Василий Куриленко, и Виктор Белаш – немногие оставшиеся в живых его соратники.

Кто-то выдал Трофима. Ночью приехали чекисты, арестовали его и увезли в уездный центр. Потому батька и хотел ударить по Александровску.

Белаш озадаченно почесал рукою щеку.

– Сил у нас для этого маловато, Нестор Иванович! Все-таки уездный центр, город, красных там как перца на чердаке.

– А ты забыл, как мы пятнадцатью саблями брали города?

– Молодые были…

– Хочешь сказать, что мы постарели? Стали дураками? Не-ет, Виктор!

Вскоре Махно узнал в деталях, как происходило дело с Трофимом. Вдовиченко вместе со своим напарником Антоном Матросенко сидел не на гумне, а в хате и собирался обедать, когда хата была окружена. Раненый Вдовиченко уже двигался на поправку, начал выходить на улицу – по ночам по полчаса стоял на свежем воздухе, прислонившись спиной к стенке клуни и молча разглядывая звезды, – он вообще в последнее время сделался молчаливым, потом, кряхтя подавленно, горбясь, залезал либо в подвал, либо на сеновал и затихал там до утра.

Своему напарнику Матросенко он говорил не раз:

– Надо спешно сколачивать отряд, Антон, и идти на соединение с батькой. Пора.

Сколотить отряд он не успел. Едва хозяйка поставила перед ним большую миску с борщом, в котором крутой белой горой плавал большой шмат сметаны, как Вдовиченко увидел, что через плетень перескочило сразу несколько человек в кожаных куртках.