Здесь, под небом чужим

Здоровенный, с тяжелыми плечищами Лева Задов, похожий на банковский сейф, здорово полысел – волосы сыпались с его головы, будто отгнивший пух, пострашнел, глаза от бессонницы сделались красными, будто у кролика, он все время старался держаться около батьки, оберегал его самого и двух женщин, находившихся рядом, – Галину Кузьменко и Феню Гаенко, – но не всегда это ему удавалось.

Феню Гаенко он любил, и Феня любила его, и вместе с тем (вот жизнь, закрутит порою нечто такое, что ни за какие коврижки не разберешься в замысловато испеченном сюжете) Феня одновременно любила и законного мужа своего Пантюшку Каретникова, тоже постоянно находившегося рядом, и не бросала его. Так и жила она с двумя мужиками, маялась. И мужчины маялись: Пантюшка не мог бросить ее – не хватало сил, а Лева Задов не мог целиком ее заполучить – тоже не хватало сил, и стискивал иногда челюсти с железным хрустом – из глаз даже выдавливались сами по себе мелкие горькие слезки.

Феня поочередно уходила в степь то с одним своим суженым, то с другим. Галина Кузьменко, глядя на это, лишь изумленно качала головой:

– Ну ты, подруга, даешь…

– Ага, даю, – отвечала радостно Феня и спотыкалась на слове, обжигавшем ее своей лютой двусмысленностью.

Однажды махновцы неосторожно, без разведки, – обычно вперед высылали разведку, а сейчас этим пренебрегли, – вымахнули из леса и сразу же наткнулись на летучий эскадрон красных: начальник седьмой кавалерийской дивизии отпустил несколько эскадронов на вольную охоту, – такой эскадрон и оказался на пути махновцев.

Рубки не было – видя, что махновцев больше, да и драться они умели яростно, – эскадрон отступил… А вот стрельба была – красные конники открыли отчаянную пальбу. Кучер, управлявший батькиной тачанкой, замешкался, потом развернул ее очень неловко и, что называется, подставил под огонь. Одна пуля всадилась в деревянную спинку, на которой покоился ствол пулемета, вторая будто ножом сбрила у лошади кусок шкуры на спине, – окровяненный волосяной ошметок перелетел по воздуху в тачанку и прилип к пулемету, третья пуля всадилась в голову Фене.

Феня не издала ни звука, распласталась ничком в тачанке. Галина кинулась к ней, перевернула, затрясла:

– Феня! Фенечка! Что с тобой, подружка?

А у Фени уже и глаза, подернутые мертвенным туманом, под лоб закатываются, и сказать она уже ничего не может…

– Феня-я-я! – закричала Галина громко, страшно, дико, но Феня на крик ее никак не отозвалась, и тогда Галина Кузьменко ткнулась ей головой в грудь. – Прощай, верная подружка…

В горле у нее вспух соленый горячий клубок, она заревела в голос.

Хоронил Феню Лева Задов – ножом выкопал в степи могилу и положил туда остывшее легкое тело.

Потом к могиле пришел попрощаться Пантелей Каретников.

Чудны, извивисты, неожиданны хитроспелетния жизненные, чего в них только нет; многое уже хорошо известно, а многое не будет известно никогда…

Новый начальник штаба Яков Тарановский занял с сотней богатый хутор. Хуторяне, раньше относившиеся к махновцам восторженно, встретили на этот раз сотню хмурыми взглядами. На просьбу Тарановского поменять усталых коней на свежих ответили отказом.

– Свежие кони нам и самим нужны, – проговорил один из хуторян – плечистый дед с пышущим здоровьем розовым лицом. Хоть и сив был этот человек, в бороде ни одного темного волоса не осталось, а на лбу и щеках – ни единой морщины.

Тарановский молча спрыгнул с коня, постучал плеткой по голенищу сапога, как любил это делать батька.

– Ты, что ли, здесь главный? – спросил он у старика.

Тот с достоинством расправил усы.

– Ну я. И что дальше? – Голос у розоволицего дедка был какой-то гаркающий, с рычащими нотками, как у собаки, у которой решили отнять кость.

Тарановскому сделалось обидно, даже больно, тело пробила боль: и ради этого тупого розоволицего быдла махновцы проливают свою кровь? Почувствовав, что ему не хватает воздуха, Тарановский дернул крючки на воротнике кителя, освобождая горло.

– Нам надо обязательно сменить коней, – сказал он, – иначе красные настигнут нас и порубают.

– Они во всех случаях жизни вас порубают, – враждебно произнес розоволицый, – смените вы коней или не смените… Это все равно.

– Нам надо обязательно сменить коней! – повторил Тарановский. В усталом голосе его зазвенели металлические нотки.

Взгляд розоволицего старика потяжелел, он отрицательно покачал головой и промычал себе под нос что-то нечленораздельное.

– Тогда мы сами произведем замену, – сказал Тарановский, – сделаем это силой.

Старик отвел глаза в сторону.

Через час все кони были заменены. На хутор опустилась тревожная ночь, в которой был слышен вой волков – серых развелось, как никогда, много, во всех логах, во всех оврагах жили волчьи семьи: резали скот, нападали на людей, в темноте старались подобраться к домам, и тогда мужики выскакивали с винтовками наружу, открывали стрельбу.

Утром, едва рассвело, из степи приполз тяжелый ядовитый туман, а с туманом, невидимые и неслышимые, пришли красные, налетели на хутор.

Поднялась пальба.