Здесь русский дух...

Толбузин достал из-за пояса пистоль, и, проверив его зарядку, приставил к виску. Прощайте все, кого я любил! Прости меня, Господи, за мой поступок, но только иначе я поступить не могу. Когда корабль тонет, его кормчий остается на борту…

Алексей Ларионович Толбузин зажмурил глаза, но в тот самый момент, когда он уже приготовился спустить курок, кто-то тихо окликнул воеводу. Оглянулся — старец! Откуда только взялся?

— Ляксей Ларионыч, подойди-ка сюда, — попросил его Гермоген.

— Чего еще? — насупился тот.

— Давай-давай, не ломать же мне ноги на этом пепелище. Ишь, забрался в самую грязь и развлекается.

Толбузин нехотя поднялся с земли и, понуро опустив голову, направился к старцу.

— Чего? — нехотя сказал Алексей Ларионович.

Старик не сразу заговорил, будто примеряясь к слову.

— Ты знаешь, чего больше всего должен бояться православный? — неожиданно спросил он воеводу. Тот пожал плечами. — Греха! Ты задумал сейчас самый великий грех для христианина. Что уставился на меня? Знаю, все знаю… Пистоль-то зачем заряжал? Вот то-то и оно. Значит, хотел с жизнью свести счеты, но ведь жизнь тебе Бог дал, он и возьмет ее у тебя. Ты не вправе решать за него, когда тебе оставлять этот мир. Будто не знаешь, что у нас самоубийц и на кладбище-то не хоронят — только за ее оградой. Каково тебе лежать вероотступником? Или Бога не боишься? Молчишь?

Толбузин поднял глаза, и Гермоген увидел в них столько боли, что ему стало вдруг жалко человека.

— Давай-ка, братец, не валяй дурака, — примеряющее заметил старик. — Лучше иди и думай, как людей спасать. Ты тут главный. На тебя основная надежда.

— Да не могу я, старче, не могу, неужели не понимаешь? — пытался сопротивляться Толбузин. — На меня ведь надеялись, а я что?..

— И? — удивился Гермоген. — Ты до конца выполнил свой долг. Нечего тебе совеститься.

Толбузин покачал головой.

— Все равно не могу.

— Куда тебе деваться-то? — ухмыльнулся Гермоген. — Все равно придется людей спасать. Я тебе так скажу: всякий полководец хоть один раз в жизни, но проигрывает. Приключившееся с нами позором никак нельзя назвать. У нас просто не хватило ни сил, ни оружия, но зато мы показали всему миру, что дух людской иной раз бывает могучее пушек. Гляди, сколько мы их воинства-то положили — месяца не хватит на похороны.

— Ой, мудрено говоришь, старик! — тяжело вздохнув, произнес Алексей Ларионович.

— Так нужно. Твой долг — оружием победу ковать, мой — словом, — ответил старец.

Долго потом еще Гермогену пришлось убеждать воеводу выкинуть блажь из головы и заняться делом. Только когда Алексей Ларионович наконец понял, что не то время он выбрал для сведения счетов с жизнью и просто обязан вместе со всеми своими полчанами до конца пройти трудный путь, Толбузин пошел на попятную.

Всю ночь он не сомкнул глаз, пытаясь выстроить в голове план дальнейших своих действий. «Может, и впрямь следует поторопиться с переговорами? — спрашивал Алексей Ларионович себя. — Пока суд да дело, глядишь, и подкрепление прибудет. Ладно, утро вечера мудренее», — решил он. Не успело встать солнце, как тысячи маньчжурских ратников лавиной устремились к стенам крепости. При этом вместо мечей в руках у каждого была охапка дров.

— Чего они еще задумали? — удивился воевода.

— Разве не поняли, Ляксей Ларионыч? Выкурить они нас задумали из крепости. Сейчас такой пожар начнется — не приведи Господи, — с явной тревогой в голосе произнес стоявший рядом и наблюдавший эту сцену Никифор. — Жаль, порох весь вышел, а то б такого жару им задали! Разве мы сейчас что-то можем?

Обложив стены хворостом и не получив отпора, маньчжуры без потерь вернулись в свой лагерь. Уже в следующую минуту сотни огненных стрел, с шумом пронзив воздух, ливнем обрушились на крепость. Следом заговорила вражеская артиллерия, выпустив по крепости тяжелые каленые ядра. Вспыхнули обложенные хворостом стены. Огонь был таким сильным, что албазинцам пришлось немедленно отойти в укрытия.

— Пора, Ляксей Ларионыч, — сказал воеводе Никифор. — Больше ждать нечего. Если мы не начнем переговоры, нас заживо спалят, а то ворвутся в крепость и всех перережут. Нас-то сколько осталось? То-то и оно, что крайне мало. Давай, воевода, решайся. Тебе идти не надо. Я сам пойду. Возьму пару казаков верных.

— Если так, то действуй, — только и осталось сказать воеводе. — Иди, и да поможет тебе Бог!..

…Лантань остался доволен.

— Вот и все! — сказал он. — Кончилась для русских их амурская эпопея. Теперь вся эта левобережная земля принадлежит нам. Слава императору Кан-си! — вскричал он.

— Слава! Слава! Слава! — подхватили его воины.

По велению Лантаня, восхищенного мужеством албазинцев, маньчжуры не стали убивать русских, а позволили беспрепятственно покинуть крепость. Лишь оружие с лошадьми и остатки съестных припасов забрали у них. Поэтому-то на пути в Нерчинск албазинцам приходилось питаться одними кореньями и травами. «С великой нуждой идем к вам», — доносил с дороги нерчинскому воеводе Ивану Власову Толбузин.

У самого на душе кошки скребли. Как их встретят свои? Не сочтут ли они их трусами и изменниками?