Здесь стреляют только в спину

Метров через семьдесят заросли репейника оборвались и обнажился относительно безопасный скат с пологими террасами. Пару площадок я перескочила (спускаться боком было бессмысленно: сухая глина утащила бы меня с собой). Оставалась последняя площадка. Еще один прыжок кошки, как говорил Гитлер... Позади уже шуршала и стучала камнями осыпь, когда я сиганула на монолитную с виду террасу, обрушив ее своим весом. И – понеслась кривая в щавель! Ветер засвистел в голове. Перепуганная (не рассказать), я неслась на каменный оладыш, вросший в землю, и образ Антона Блохова, совершившего в последние секунды жизни похожий «бобслей», горячо обжигал сознание. Словно жизнь вторую прожила. «И куда это я ее?» – опомнился Всевышний и живенько изобразил торчащий из обрыва узловатый корешок, за который я зацепилась лямкой рюкзака (вторая чудом держалась на плече). Я ощутила удар, сродни тому, что ощущают парашютисты, когда над головой раскрывается купол. Впечатления сильные, но лучше, чем макушкой о камень. Поосторожнее бы надо, решила я, сползая на четвереньках к ручью. Умыла физиономию и полезла, помолившись, в гору. Поднялась, отдохнула и отправилась дальше – через молоденький ельник, аппетитно усыпанный маслятами.

Прогулка по ровной местности не затянулась – возник новый овраг, с замшелыми обрывами, заросший деревьями. Нарядные пихты хороводили по склонам. На дне оврага чернело пересохшее русло ручья – изрытая ложбина с белесыми пятнами подзолистой почвы. Соблюдая осторожность, я перебралась на другую сторону, стряхнула с одежды лохмотья лишайника и с горечью констатировала, что совершила ошибку. За вторым оврагом параллельно ему тянулся третий. Похоже, это было то, о чем предупреждал Рахманов: большая часть ландшафта от Медвежьего кряжа до Хананги иссечена глубокими продольными разломами, заросшими лесами. Сверху они не видны, но очень чувствительны снизу. Но что я могла изменить? Возвращаться назад следовало раньше, а теперь уже одинаково приятно – вперед или назад. Я сделала клюку из коряги, допила анальгин... и опять двинулась развлекать местных леших. За третьим оврагом простирался сосновый бор. За четвертым – гибнущий ельник из сказки про Машу и Витю. И наконец, я уперлась не в овраг, а в какой-то Большой каньон, над которым уместен был бы фуникулер. Глубина – метров сорок, угол наклона – градусов восемьдесят. Бездна внушала трепетное уважение. Не каждый скалолаз позволил бы себе удовольствие потягаться с такой преградой.

Я вспомнила анекдот: «Весело бренча карабинами, мимо пронеслась связка альпинистов». Овраг тянулся с северо-запада на юго-восток. Идти направо смысла не было. Я отправилась влево и, одолев с полверсты вдоль обрыва, пришла к неутешительному выводу: дальний склон не для меня. Уплотнились тучи, начался дождь, с первых же капель переходящий в ливень. Увязая в траве, я помчалась в ельник. Забралась под юбочку к пышной красавице и прижалась к стволу. Смотрела на дождь и рыдала, как в первую ночь после проваленного экзамена...

Остаток дня я провела в каком-то ностальгическом дурмане. Прошла пару верст вдоль обрыва, повернула на девяносто градусов и побрела на юго-запад, по неосвоенным землям. Я двигалась, как зомби, без цели и желания. Огромная пустельга спорхнула с ветки и, расправив крылья, пронеслась над головой, заслонив свет. Я даже бровью не повела. Бурый медведь – груда жира и шерсти – переваливаясь на четырех лапах, подходил к ручейку на дне оврага. Смотрел на воду, бил по ней лапищей, опять смотрел. В иной день я сорвалась бы с места и с визгом умчалась, а сегодня просто сидела в укрытии и равнодушно ждала, когда эта туша уберется. Но медведь бродил по ручью, ему это очень нравилось. Пришлось самой подниматься по течению, чтобы переправиться...

В низине голубело озеро, обрамленное ряской. Я обошла прибрежные заросли, поднялась на возвышенность. И вновь тянулись кусты, за ними – овраг. Бесконечно долгий склон, я буксовала в гигантском папоротнике, обходила огромные деревья. Камни, трещины... Я брела через все это мрачное великолепие, ощущая лишь острую потребность в анальгине. «Слабовольная ты у меня, Дашка, – сетовал Кирилл. – Вот сидишь одна дома и стонешь, стонешь... Оставь тебя одну в тайге – помрешь же на первом гектаре...»

Я превращалась в механического робота. Гиблый лес сузился в тропу, заваленную гниющей растительностью. Я могла и не заметить среди нагромождений скал, кустарников, живых и поваленных деревьев переломанный фюзеляж самолета.

Но я заметила. И встала.

* * *

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Я смотрела на разрубленный пополам самолет и превращалась в дерево. Ветер шумел высоко в соснах, гнал на север тучи, мелкий дождь то падал, то нет. Какая-то птица в лесу зловеще причитала на тягучей ноте...