Здравствуй, Аннабелль

Устав от одиночества, она устроилась на работу в галерею искусств, договаривалась с молодыми художниками о выставках, помогала организовать мероприятия. Она жила искусством, окружила себя им, как могла. В ее новом мире существовало три вводных — она, Адам и искусство. Остальное отвалилось. Сменила номер телефона, документы и планировала долго не возвращаться в Канаду. Кем она была там? Серой мышью? В Берлине Аннабелль расцвела.

На худеньком теле появлялись татуировки — птицы на предплечье, строчки из песен на спине, имя Адама на запястье, выведенное его же почерком, на пальцах — несуразные рисунки. Спустя два года жизни в Берлине, Морган стала другим человеком. Она плохо узнавала себя — и в моральном, и в физическом плане. В голове — другие рассуждения о том, как стоит жить, о том, с кем и почему нужно общаться.

Многие выходные Морган и Клэман проводили в ночных клубах, где музыка просто приводила людей в экстаз, знаменитое Берлинское техно «срывало крышу». Алкоголь, постоянный алкоголь. Аннабелль не хотела пить, но знакомые приглашали только в бары, превращаясь в собутыльников, вечно ноющих по поводу несправедливости жизни. Морган сидела в очередном баре с красноватым освещением, размешивала лёд в стакане с коктейлем и слушала чьи-то рассказы про личную жизнь.

— Привет, я — Аннабелль. Акцент? Да, у меня чертов французский акцент. Сбежала из Монреаля с парнем в восемнадцать.

— Рисковая девчонка. Мне нравятся такие — безбашенные.

— Я не безбашенная. Устала от скучной жизни и родителей.

— Берлин — как секс. Однажды попробуешь и не сможешь остановиться.

Иногда Аннабелль ловила себя на мысли, что это не ее жизнь. Какая-то дурацкая демоверсия, где нужно купить продолжение за баснословные деньги. В такие минуты тоски, Аннабелль вспоминала о родном городе, в котором жили мама и папа. Они звонили первые полгода, но потом перестали, видимо, понимая, что Аннабелль не хочет общаться. Она думала про них, но говорить с ними пока было не о чем. Ничего выдающегося не случалось, она все также оставалось той девочкой из Монреаля, только на два года старше. Она все еще сидела на чужой шее, все еще не гордилась собой, и собиралась поступать в университет на художника, тем самым выступая полным разочарованием для своих родителей.

Зато я счастливая.

В Берлине на неё впервые стали обращать внимание мужчины. Она взрослела, фигура приобрела очертания и рельефы. Эффектная блондинка с красной помадой в кожаном плаще, пишущая картины. Чужая мечта, чужой идеал. Она хранила верность Адаму, хотя порой мужчины, пытающиеся с ней познакомиться, сводили ее с ума красотой или харизмой. Она отказывала, убеждая себя в том, что лучше Адама никого нет. Они занимались любовью, включая любимые песни, в горячей ванной или на балкончике, пока город спал. Вино, лёгкий холодок по коже, кружевное белье, слегка закусанные губы.

— Подожди, детка, мне нужно еще пару секунд. Ты очень хороша. Ты научилась делать такие вещи…

— Все ради тебя.

Морган романтизировала жизнь, сначала, потому, что для этого были все предпосылки, а потом — по-другому больше не получилось.

Она очнулась, проснулась и поняла, что ошиблась, когда Адам впервые не пришёл ночевать домой. Аннабелль звонила ему тысячу раз, но телефон молчал, на работе сообщили, что прошлым вечером Клэман ушёл пораньше, и тогда Морган невольно окунулась в прошлое. Он исчез зимой две тысячи четырнадцатого, уехал на целых два месяца, и ничего не сказал. Она вновь почувствовала себя подростком, топчущимся около окна целыми днями, забывая о еде и воде, ее заботило только одно — возвращение любимого парня.

Клэман вернулся к вечеру — пропахший чужий духами, растрёпанный, с развязанным галстуком, висящим на шее. Рот расползался в кривой ухмылке.

— Соскучилась? — сказал Адам, опираясь о дверной косяк.

— Где ты был? — холодно спросила Аннабелль. — Телефон выключен.

— Я отдыхал, — пробурчал Клэман.

— Ты по этому случаю так напился и решил домой не приходить?

Адам усмехнулся, притягивая девушку к себе за подол юбки, Аннабелль отстранилась.

— Я устал, решил выпить, и ночевал в машине. Не включай Мегеру, тебе не идёт. Ты некрасивая, когда злишься.

— Разве ты не мог позвонить? Или написать? Что тебе это стоило? Две минуты времени, — взволнованно сказала девушка.

Адам скривил лицо — на шее отчетливо проступила вена, и пульс стал виден. Аннабелль машинально отступила. Лицо мужчины раскраснелось.