Здравствуй, брат мой Бзоу

Выставив обе сети, братья дрейфовали. Амза лежал на дне, прикрыв лицо тряпкой. Даут рыбачил. Облака белели, подобно только что снятому сыру. С гор опять донеслись отзвуки далёкой грозы. Медузы ютились в заливе, и баба Тина обещала дождь.

— Смотри! — крикнул Даут.

Амза, вздрогнув, приподнялся — лодка расшаталась от резкого движения. Это был Бзоу. То заныривая, то выскакивая из воды, он приближался к рыбакам. Отсюда на блестящем теле дельфина были хорошо видны тёмные точки глаз и чёрное пятно дыхала. Вскоре афалина, не останавливаясь и распуская по морю волны, промчался мимо рыбаков. Амза рассердился.

— Ах, ты! — крикнул он и прыгнул с лодки.

Бзоу переворачивался, вскидывал голову, шлёпал хвостом, подплывал к юноше, носом упирался ему в грудь, нырял, подталкивал друга снизу, потом прятался; принялся выпрыгивать высокими дугами.

Амза оставил и обиду, и сомнения. Бзоу снова был рядом.

Потом, когда ослабло счастье долгожданной встречи, юноша натирал дельфину голову и шептал:

— Где тебя носило, паразит!

— А ты переживал, — улыбался Даут. Потом добавил: — Ты… рассказывал, что катался на нём; ну, как на лошади, только….

— Да!

— Покажи! И мне дай! А-то опять уплывёт!

Сняв сапоги, Даут зажал нос и спиной повалился в воду.

Второго августа отмечали сорокатрехлетие Саши Джантыма. Он ещё не исполнил годовой траур по смерти матери, поэтому праздник был скромный, тихий. Именинник бы вовсе отказался от веселья, но не хотел этим обидеть друзей.

Зная горе в семье Джантыма, гости были сдержаны до вина; пели без инструментов и танцев. Празднество оказалось простым застольем с хорошими разговорами и едой. Во дворе устроили два стола, но мест получилось мало. Пришлось стелить столы в апацхе, на веранде. Тосты, однако, произносились разом, для всех.

— Вот и наша, Сатаней-Гуаша! — рассмеялся Джантым, завидев Хиблу.

— Ты это брось! По старости совсем дуреешь, да? — рассмеялась женщина.

Несмотря на улыбчивость, Хибла была сосредоточена. Она знала, что среди гостей — Айнач, племянница Батала Абиджа, у которой прежде был интерес к Валере. Однажды шумной ссорой Айнач едва не лишила семью Кагуа отца. Соседи за девятью годами об этом позабыли, но Хибла помнила каждую фразу того злого вечера. Валера же заботился здесь лишь вином, мясными блюдами да тхкемали.

— У-у! Если б меня отец не держал, не пугал бы женихов, так было бы у меня пять сыновей! — жаловалась баба Тина, трогая больные колени. — Дикообразные законы были! Что! Тогда ведь с девушкой даже познакомиться нельзя было парню!

— Вот… Говорю! Следили, да! Именно следили! — рассказывал соседу Саша Джантым. — Только мы с Айнач вышли, так я и это… сразу заметил, что стоит кто-то; идём — он за нами. И ведь темно, я даже понять не мог, кто это! Говорю, что следили!

— И что же, он позволяет себя трогать? — спрашивал у Амзы Гваж Джантым, дядя Саши.

— Да! Я даже катаюсь на нём, — улыбался юноша.

— Это как же?

— Ну… берусь за спину, то есть за плавник, а он плывёт. Так и катаюсь.

— Ты его, наверное, кормишь?

— Редко. Рыбёшек пять-шесть в день, не больше. Если отец рядом, то и одной не дам.

— Ишь, ты! — рассмеялся Гваж, поглаживая усы. Айнач по его кивку долила в стакан вино.

Со стороны леса послышался крик шакалов. «Гаал-ка-ка-ка-ка», — кричали они звонко и протяжно; то по одному, то вместе. Неприятный, язвительный звук, во мраке способный поднять в человеке не страх, но брезгливое опасение. Знавшие шакалов говорили, что повадки у них такие же гадкие, как голос, но признавали, что видом зверь приятен.

— Слыхал, чего? — улыбнулся Батал. — Тебя поздравляют, да.

— Нынче в горах было мало снегу, — заметил Туран. — Так шакалы осмелели, в Псху полезли. В одном доме пятьдесят цыплят поворовали.

— К нам тоже заглядывают. Слышал, у Хварцкия кур таскали.

— А на что собака ему?

— Э! Что собака, слушай! Шакал, он хитрый, как лис, ловкий, как твоя кошка. Зашёл, не заметишь, не учуешь! Ночью!

От выпитого вина и расслабления говор становился громче; чаще вскрикивали мужчины, доказывая что-то соседям, смеялись женщины. Тишина случалась только для очередного тоста, раздававшегося от разных столов — приходилось к нему оборачиваться, прислушиваться. Заур тихо подкармливал здешнего пса — тот прятался под столом и ходил от края к краю, задевая хвостом людей и выжидая, угостят ли его.

Амза, испивший шесть стаканов маслянистого вина, смотрел вверх — над верандой Джантымов плетёной крышей рос виноград, и в малые промежутки между листьев виднелись серебристые небо и луна. «Интересно, есть ли созвездие дельфина? Не может быть, чтобы древние угадывали в звёздах только медведей и скорпионов… Или они не знали, как хороши дельфины?..» — думал юноша и чувствовал, как тёплое опьянение нежит тело. Улыбка не ослабевала; хотелось говорить хорошее, нежное; радоваться, любить; жить. В этих чувствах была сонливость.