Здравствуй, Чапичев!

Мы бежали назад к забору напрямик, уже не пригибаясь, натыкаясь на деревья, и перезревшие яблоки градом посыпались на нас. Стук, стук, стук по голове. И сердце тоже стук, стук! Перехватило дыхание. Вот мы уже у забора. Мы одновременно подпрыгнули вверх, но сильный удар в плечо отбросил меня. Я вскрикнул от боли и присел. Уже слышалось хриплое дыхание собаки.

— А, чтоб ты подавился нашими яблоками. Чтоб подавился, — визгливо кричал сторож.

Преодолевая боль, я снова подпрыгнул, цепко ухватился за гребень ограды и перевалился на противоположную сторону. Некоторое время сидел на земле, ничего не соображая. Потом услышал рядом с собой приглушенный голос Якова:

— Живой?

Не поднимаясь, я повернулся на голос. Острая боль пронзила плечо. Я застонал.

— Ты чего? — спросил Яков.

— Еще спрашиваешь. Саданул ножищей в плечо, кость, наверное, сломал…

— Я… тебя… в плечо, — Яков громко расхохотался. — А я думал, это собака меня за ногу цапнула.

— Собака! Сам ты собака, — пробормотал я. И вдруг тоже расхохотался. Стало легче. Плечо как-то сразу перестало болеть.

Мы сидели на земле обнявшись и хохотали.

— Ужас как боюсь собак, — признался Яков. — Люблю и боюсь. Душа в пятки ушла, как услышал про Тарзана.

— Я тоже их боюсь.

— Хороши разведчики.

— Что ж теперь делать будем?

— Что-нибудь придумаем, — беззаботно ответил Яков. И, помолчав немного, добавил со злостью: — Ничего им, гадам, не поможет. Ни сторожа, ни собаки.

— Их, Яша, так, голыми руками, не возьмешь.

— Знаю. Но все равно что-нибудь придумаем.

И он придумал. Как-то вечером пришел ко мне и спросил:

— Десятка найдется?

— Пусто. Ни копья.

— Одолжи у матери. У меня в среду получка, отдам.

Я взял у матери десятку.

— Пойдем, — сказал Яков.

Он привел меня на вокзал. У билетных касс стояли длинные очереди.

— Подожди меня здесь. Я сейчас. Вскоре он вернулся с билетом.

— Ты куда собрался?

— Никуда. Это я Полю отправляю.

— Полю?

— Ну да, ее. Мне Леонтьев, диспетчер, помог связаться по селектору с ремонтной колонной. Ну я сказал своему бывшему начальнику, в чем тут дело. Он ответил: «Пусть приезжает. Поставим учетчицей, а там посмотрим».

— А ты ему все рассказал?

— Что именно?

— Ну, что она поповская дочка, лишенка.

— Сказал.

— А он что?

— Он говорит, пусть едет. Он такой. Много разговаривать не любит.

Мы вышли в привокзальный скверик. Маленькая фигурка поднялась со скамьи.

— Сиди, сиди, — сказал Яков. — Поезд твой только вышел с соседней станции.

Девушка послушно села, положив на колени небольшой узелок с вещичками. Она была одета в какую-то застегнутую на все пуговицы жакетку. Голова повязана по-бабьи платком. Лица почти не было видно. Только лихорадочно, испуганно поблескивали большие глаза.

Не помню, о чем мы говорили, дожидаясь поезда. Говорили только Яков и я. А Поля молчала. Послышался гудок паровоза.

— Твой, — сказал Яков. — Пошли.

Он провел нас на перрон не через главный вход, а через какой-то лаз в штакетнике в самом конце платформы. Одинокий фонарь, повизгивая, раскачивался на ветру, и желтый свет суетливо и воровато прыгал вокруг нас.

— Ты ничего не бойся, — сказал Яков.

— Я не боюсь, — ответила Поля.

Обдав нас жаром, мимо промчался паровоз, промелькнули ярко освещенные окна поезда Севастополь — Москва.

— Твой вагон десятый, — сказал Яков Поле. — Занимай верхнюю полку и спи.

— Спасибо. Я буду спать, — пообещала Поля и заплакала.

— Ну вот еще, — повернулся к ней Яков. — Чего ты боишься? Ребята в колонне хорошие. Они тебя не обидят.

— Я знаю, — проговорила Поля, продолжая плакать.

— Перестань плакать. Нельзя быть такой трусихой. Ты же не на гибель едешь, а в жизнь. Перестань, слышишь? Прошу тебя… Если хочешь… — Яков говорил медленно, словно подбирая слова. — Если страшно тебе одной… Я на тебе женюсь. Хочешь?

Я невольно отпрянул, услышав такое. Что он с ума сошел?

— Не надо, — сказала Поля. — Не надо вам на мне жениться. Зачем это? Я вас очень уважаю. Вы замечательный человек…

Всхлипывая, она вдруг схватила его руку и прильнула к ней губами. Желтый свет фонаря упал на лицо Якова. Я увидел, как страдальчески искривилось оно.

— Это ты брось! — с болью крикнул он. — Ты эти штучки поповские брось, слышишь! Учись жить по-человечески.

— Не обижайтесь, — тихо произнесла Поля. — Не обижайтесь, ради бога. Я глупая…

— Ну ладно. Иди, пора, — Яков слегка подтолкнул ее к вагону.

Поля показала проводнику билет и скрылась в тамбуре. Ударил станционный колокол. Рявкнул гудок паровоза. Мягкой волной прокатился перезвон буферов. Десятый вагон вдруг как-то сразу оторвался от платформы и мигом ушел от нас.

— Все будет хорошо, — сказал Чапичев. — Иначе быть не может.

— Скажи мне, Яков, только правду скажи, это любовь?

— Нет! Ты знаешь, я не хочу никакой любви. С меня хватит того, что было. На всю жизнь хватит. Обжегся.

— Так что же это?

— Не знаю.

— И ты в самом деле женился бы на ней?

— Не знаю, — повторил Яков. — Ну пошли. Спать пора. Мне в утреннюю смену…

Давний знакомый отца, южнобережный татарин Юсуф привез нам в подарок бочонок крепкого многолетнего муската. Я нацедил в литровую бутылку вина, прихватил домашнего печенья и пошел к Якову.

— Кутнем?