Здравствуй, Гр-р!

По-моему, Громов заснул еще до того, как рухнул на диван. Я отодвинула его к стенке и прилегла рядом с ним — еще успею разобрать вещи и включить стиральную машину, пусть спит мужик.

В пять зазвонил телефон. Я сняла трубку.

— Громова позовите…

Ну, нормально… Голос Сони я узнала сразу, а тон мне не понравился — кто она такая, чтобы приказывать…

— Пожалуйста… — не в смысле "пожалуйста, получите Громова", а в смысле — надо сказать "Громова позовите, ПОЖАЛУЙСТА". Соня не поняла.

— Ну что, где Громов?

— Возможно, я и дам Григорию Романовичу трубку, если вы скажете, как положено: "Здравствуйте, будьте добры, пригласите к телефону Громова, ПОЖАЛУЙСТА, если вас не затруднит"…

— Еще чего… — и Соня бросила трубку.

Через десять минут телефон зазвонил снова. Гр-р уже проснулся и подошел к телефону. Я демонстративно протопала по лестнице в мансарду — оттуда не слышно. Знать подробности их беседы я не хотела, достаточно и того, что она искала Громова у меня. Номер ей мог дать и Шпиндель, и кто-нибудь из конторы, и даже сам Громов. Я ревнивая идиотка… Моя жизнь станет адом, если я буду обращать внимание на всех баб, оказывающихся рядом с Гр-р… Сто пудов, Громов сейчас поднимется ко мне наверх и скажет: "Нина, это не то, что ты подумала", — все мужики так говорят… Когда я застукала своего мужа с какой-то косматой лилипуткой в нашей супружеской постели, он не нашел ничего лучшего, как произнести эту волшебную фразу. Двое голых — и даже не под одеялом… Интересно, что это значит, если не то, что я подумала? От мысли, что Громов — как все, стало совсем противно…

— Нина, это не то, что ты подумала…

Ну вот, что я говорила!

— А что я подумала?

И зачем только я это сказала — классическое начало сцены ревности, переходящей в гранд-скандал. И не дав Громову раскрыть рта — иначе бы пошло-поехало! — я принялась рассказывать ему, что беспокоюсь, как доедет до Энска Перепетуя: ящик-ящиком, но голова-то фарфоровая… Громов смотрел на меня так, будто я снова в стрингах поверх бермудов. Пришлось добавить подробности: как я искала подходящий ящик, как думала, чем его набить, как запаковывала куклу в газеты…

— Так это кукла?!

— А ты что подумал?

Гр-р не сказал, что он подумал. Он привлек меня к себе:

— Дурочка, думаешь, мне кто-то кроме тебя нужен?

Тем не менее, объяснять, зачем звонила Соня, он не стал. А то, что я дважды дурочка, я и без тебя, Громов, знаю. Как знаю и то, что, несмотря на обиду и подозрения, расстаться с тобой не могу.

Гр-р сел за рояль и сказал, что разучил специально для меня романс. Со дня исполнения "Последней любви" я не слышала, чтобы Гр-р пел. Врет, конечно, что не знал "Гори, гори, моя звезда", — это Громов-то, по утверждению Шпинделя, лучший исполнитель романсов в Энске? И не знает классики жанра? Я сделала вид, что поверила. И пока Громов пел, думала, что вообще-то я должна ощущать себя на седьмом небе от счастья: такой мужик — загляденье, а не мужик! — две недели разбивался в лепешку ради того, чтобы устроить мне колоссальный сюрприз с мансардой, пас мою кошку, смотался — опять же по собственной инициативе! — за продуктами, поет мне романсы и уверяет, что ему нужна только я. Но я чувствовала неистребимый привкус медной монеты. Я видела эту Соню обнаженной и хорошо представляла себе, что значит быть, как минимум, на десять лет ее старше — даже если она беспардонная хамка, халда и нахалка, все шансы на ее стороне. Меня так и подмывало пожелать Соне окосеть, стать рябой и кривобокой, отрастить хвост, горб или третью руку… Но это не решило бы проблему — Сонь вокруг столько, что мне придется придумывать им кары до скончания веков… Можно было бы надеть какие-нибудь виртуальные шоры на Громова, чтобы не смотрел ни на кого, — но я догадываюсь, что околдованный мужик станет чем-то вроде лунатика, — а мне нужен живой и здоровый Гр-р… Причем, не состоящий ни в каких параллельных связях — мне с избытком хватило бывшего мужа. Соня в прошлом — это понятно. Но Соня в настоящем…

Последние аккорды Громова потонули в звуках канонады — так мне показалось. Сначала палили где-то в отдалении, но через минуту обстреливали наш дом. С воплем "Нас бомбят!" я бросилась искать спасение на груди Гр-р.

— Не-а, — сжимая меня в объятьях, покровительственно сказал Громов. — Это ледоход начался… Что-то рано в этом году, обычно в апреле, числа так пятнадцатого…

В окно ничего нельзя было разглядеть, и Гр-р предложил пойти на набережную. Я всю жизнь провела в стране, где рек-то было раз-два и обчелся, а уж о том, чтобы реки покрывались почти метровым льдом, и речи не было. Что такое настоящий ледоход, я даже представить себе не могла. Молча смотрели мы на ледяные плиты, взорванные водой. Они дыбились, сталкивались, дробились, грохоча, как самые настоящие орудия… Разговаривать в таком шуме было нельзя: кричи — не кричи, кроме громыханья льдин, ничего не слышно. Громов стоял в расстегнутой куртке, прижимая меня к себе, и я чувствовала щекой удары его сердца.