Здравствуй, Гр-р!

Я носилась по квартире почти так же, как вчера Морковка. Кошки, как и домового, который предпочитал со времени своего появления в доме находиться возле нее, не было видно. Скорее всего, Морковке не понравился шум, поднятый Гр-р. Домовому — тем более. Эти ребята — и кошки, и домовые — любят тишину, покой, уют и порядок. Сейчас порядка станет меньше… На самое видное место в спальне я положила футляр с брошью и серьгами, альбом с моими семейными фотографиями, найденные в желтом чемодане рисунки Анны, чистую бумагу, карандаши и шариковую ручку. На календаре я обвела сегодняшнее число. Кроме того, я набрала на компе и распечатала обращение к Анне:

Анна Федоровна, Вы стали Ниной — своей правнучкой. Вы в городе Энске, в квартире Нины. До завтрашнего утра Вы будете в двадцать первом веке, а затем вернетесь к себе — так уже было, Вы должны помнить. Возможны контакты (по Вашему желанию) с человеком, который осведомлен о том, кто Вы на самом деле. Это Григорий Романович Громов, и он правнук известного Вам А.В. Сурмина. Снимите трубку телефона. Нажмите на кнопку, на которой нарисована зеленая телефонная трубка. Услышав гудок, нажмите последовательно на кнопки с цифрами, обязательно соблюдая такой порядок… (я написала сотовый телефон Громова). Когда Вам ответят, назовите себя — Анна…

И в том же духе — целую страницу. Письмо я положила вместе с фотографиями. Я подумала, что Громов обязательно позвонит по сотовому, и лучше мобильник отключить — он и в первый раз произвел на Анну впечатление, а составлением руководства по пользованию соткой я бы занималась как раз до следующего утра.

Я отправилась на кухню. Возле микроволновки, электрочайника и телевизора я оставила схемы — на что нажимать, чтобы устройство заработало или выключилось. Холодильник я также украсила инструкций, а ко всем продуктам внутри прилепила пояснения — что, как и с чем есть. Газ я на всякий случай перекрыла.

Оставалось заняться собой. На придание себе достойного вида ушел примерно час.

И вот я, причесанная, подкрашенная, в правильном белье, колготках, туфлях и моем самом шикарном платье (за штуку баксов, то, в котором я была у Шпинделя в ресторане), торчу перед зеркалом, убрав ширму. Минуты две уже прошло — ничего. Возле меня вдруг оказалась Морковка с серой косматой рукавицей на хвосте — домовым, как его звать-то, имя должно же быть у существа?..

— Ой, не нужны мне зрители! Идите, полежите на солнышке… А я тут сама как-нибудь… Морковка скачками унеслась на кухню — на любимый подоконник. Рукавица юркнула за ней.

Я смотрела в зеркало — даже не на свое отражение, а на толстое стекло, покрытое кое-где с нижней стороны бурыми пятнами, — в тех местах, где слой амальгамы уже съело время. Я надеялась, что попаду в нужный отрезок времени, чтобы узнать, что же все-таки произошло в квартире моей прапрабабушки и как связано с этим событием убийство Даши.

Я думала об Анне — справится ли она со всеми этими кнопками и сенсорами? А вдруг я что-то упустила, забыла?.. Интересно, как Анна отнесется к своему, а вернее, моему внешнему виду? Отважится ли позвонить Громову? Я успела увидеть, как стекло подернулось рябью — как речная гладь от ветра, а мое отражение вдруг рассыпалось, распалось на квадратики — как разобранный пазл… И…

…Как бы я ни готовилась к встрече с 1909 годом, какие бы картины ни рисовала в своем воображении, все случилось мгновенно, и я снова не успела понять, как же я там оказалась. А я там оказалась…

3. Я снова Анна.

Я продолжала смотреть в зеркало, в свое зеркало, но в комнате Анны. На меня из зеркала смотрела Анна. Постояв какое-то время в виде девушки с веслом, я понемногу пришла в себя — наверное, правильнее сказать, в Анну… Было уже достаточно светло, Анна вполне одета, в том самом цвета морской волны домашнем платье. В комнате, похоже, ничего не изменилось. Во всяком случае, сонетка была на прежнем месте. Я решила не терять времени и потянула за нее, а потом подошла к окну. Стекла разрисованы морозом — значит, в Питере все еще зима… Ну, будем надеяться, что я попала в 1909 год, и во вторую половину декабря — дома, в двадцать первом веке, я нажимала на все воображаемые синие кнопки, чтобы только не промазать. Дверь открылась, и вошла небольшого роста девушка с длинной светлой косой — в таком же, как было на Даше, черном платье и белом переднике.

— Как вас зовут?

Я подумала, что репутация девицы с приветом приклеилась к Анне надолго, поэтому мой вопрос горничную удивит не очень.

— Я Устя…

Ничего себе… Это что, та самая Тюня? Девушка спокойно ждала, что будет дальше, — видимо, с Анной обращались, как с больной, не перечили.

— Устя, а какой сегодня день?

— Так двадцать шестое… Воскресение…

— А месяц?

— Так декабрь… Новый год скоро…

— А год сейчас какой? Девятьсот девятый?

Тюня кивнула, во все глаза глядя на меня. Возможно, о ненормальности Анны она только слышала, а сама столкнулась с этим впервые. Подожди, то ли еще будет!

— А где Мария Петровна?

— У себя. Парикмахера ждут…

— Зачем?

— Так на бал поедете…

— Проводите меня к ней…