Здравствуй, Гр-р!

И мы пошли — Тюня впереди, а я за ней, думая, как обращаться к Марии Петровне — теперь-то я знала, что она моя прапрабабушка…

В ее комнате в мое первое посещение девятьсот девятого года я не была. И когда вошла, снова впала в ступор: я узнала те самые ампирные кресла и столик, которые стоят сейчас в моей мансарде.

Пока я их разглядывала, Мария Петровна, сидевшая за столиком, сказала:

— Хорошо, что ты зашла, Аня, надо решить, что с парюрой делать…

Леший его знает, что они под парюрой понимают… В наше время это слово как-то не в ходу. Чаще говорят "комплект украшений" или "гарнитур"… Мне, как литредактору, положено знать массу слов — даже те, которые не в ходу. Пришлось однажды работать над романом из старой жизни, так там описывались парюры — большая и малая. Большая — это когда женщина украшала себя с головы до ног, вернее, до рук: диадема, серьги, ожерелье, брошь, браслет, кольцо. В малую парюру могли войти два-три предмета из большой. Я подошла к столу. Перед Марией Петровной лежал знакомый мне футляр, похожий на готовальню — все его ячейки были заполнены: серьги, брошь и ожерелье с подвеской — голубовато-синий камень в виде капли.

— Ваш отец перед смертью распорядился разделить парюру между тобой и Полиной. Кому-то серьги и брошь, а кому-то — Царь Ночи.

— Что? — не поняла я. И продолжила:

— Вообще-то я пришла сказать, что опять у меня амнезия… Э-э-э… То есть ничего не помню… Вернее, помню только то, что было 20 ноября… И про Дашу знаю…

— А я-то надеялась, что с тобой больше этого не случится… Я вызову Алексея Эдуардовича…

— Не надо старика беспокоить… Лучше скажите, как мне увидеться с Сурминым…

— А это еще зачем?

— Хочу выяснить кое-что об убийстве Ивана Спиридоновича.

— Анна, тебе что, мало позора?

И прапрабабушка снова перешла на французский.

— Ба, ну не надо… Не понимаю я…

Мария Петровна так удивилась, что даже не стала следить за выражением своего лица. Может, все-таки лучше называть ее маман, как в прошлый раз?

— Маман, правда, не понимаю…

— Все-таки я извещу Алексея Эдуардовича… И отправлю Мордвиновым письмо, что мы не будем на вечере, — сошлюсь на твое нездоровье. Так даже лучше будет, чем слушать, как за спиной шепчутся. Полину только жалко — ей-то за что… Так ты не ответила, что с парюрой?

— Нет, вы скажите сначала, как с Сурминым связаться?

— Связаться? Это вступить в связь? Анна, ты действительно сумасшедшая… Ты же знаешь, Сурмин женат. Такая трагедия в семье…

— Да нет, связаться — это значит встретиться, переговорить… А что с его семьей?

— Все-таки не могу понять — притворяешься ты или нет… Тебе рассказывали, что прошлой зимой его жена с сыном, десятилетним мальчиком, оказались рядом с каретой, в которую бросили бомбу. Мальчик погиб на месте, а жена Арсения Венедиктовича с тех пор в кресле-каталке — не ходит, последствия ранения… Доктора сказали — до конца дней… Дочь у них еще — лет семи, наверное…

Вот, значит, как… А я, идиотка, что вытворяла… Я вспомнила свой "припадок", и мне стало стыдно…

— Вечер… Ничего отменять не надо! Это во сколько?

— В шесть. Но как ты там будешь — если не помнишь ничего и никого? Конфуз очередной…

— А вы приставьте ко мне Антона… Владимировича. Пусть подсказывает… И все-таки мне нужно переговорить с Сурминым…

— Хорошо. Пусть по-твоему будет…

Мы прошли в кабинет. Там было все по-прежнему — кроме телефона. Не знаю, где он находился в прошлый раз, но сейчас аппарат стоял на столе — приличных размеров полированный ящик, труба здоровенная — в форме английской "G", и никакого диска с дырками, чтобы набирать номер. Мария Петровна сняла трубку, крутанула ручку сбоку ящика и произнесла: "Квартира следователя Сурмина. Соедините, пожалуйста, побыстрее".

И затем пауза — минут на пять… Я порывалась заговорить, но Мария Петровна знаком велела молчать. Я послушалась и стала думать о том, как бы устроить так, чтобы поговорить с Сурминым наедине — похоже, прапрабабушка решила не выпускать прабабушку из поля зрения. Наконец, в трубке послышалось жужжание, даже отдельные слова можно разобрать:

"…у телефона… с кем имею…"

Маман назвала себя, и они с Сурминым долго обменивались любезностями, пока Марья Петровна не перешла к цели:

— Арсений Венедиктович, моя дочь Анна желает с вами поговорить. Она утверждает, это крайне важно.

Я прижала к уху тяжелую трубку:

— И не просто поговорить. Я прошу вас привезти мне кинжал, которым был заколот Стремнов…

— Но это… — следователь замолчал. Я ждала.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Я буду у вас через два часа.

Я не знала, что делать с телефонной трубкой — может, надо было опять покрутить ручку, прежде чем класть ее на рычаг? Марья Петровна отобрала у меня трубку и положила на место.

— Я пришлю сюда Устю. Она отведет тебя в спальню и поможет переодеться.

И прапрабабушка бодро прошагала к двери. Там она обернулась и посмотрела на меня.