Здравствуй, груздь!

— Я предупреждала — она слишком тяжелая для этих стен. Но ты пристала как банный лист к жопе, а теперь возникаешь!

— Я такую работу не приму!

— Да чем плохая работа? Чем? Покажи!

— Тем, что ты работать не умеешь, а берешься — и еще денег требуешь!

— А как же! Я работала, а ты плати!

— И не подумаю!

— Пожалеешь, ох пожалеешь!

— А что ты мне сделаешь? Квартиру спалишь?

Убьешь меня?

— Да кто ты такая, руки об тебя марать! Я вот тебя прокляну, и не будет тебе счастья в жизни!

— Напугала! А я в милицию заявлю, что ты тут без регистрации…

Этого Федор уже вынести не мог. Он толкнул дверь и спросил:

— Что за шум, а драки нет?

— Федя? — смешалась Мака. Она была вся красная.

— Вы муж? Вот и хорошо. Пойдите гляньте, как плитка, положена, а то ваша жена тут придирается, денег платить не хочет, — всхлипнула женщина. Она провела его за руку по коридору и толкнула дверь ванной.

— ух ты, как здорово! Красотища! — искренне пришел в восторг Федор. — Мака, ты чего расшумелась?

— Федя, смотри, вон там.., и вот тут.., плохо затерто… И вообще…

— Да все просто замечательно. Мака, успокойся.

А вы, девушка, скажите, сколько мы вам должны.

— Тут пришлось старую плитку сбивать, вытаскивать, а новая вообще неподъемная — короче, пятьсот долларов, как договаривались. Это с кухней.

— Хорошо, — не моргнув глазом согласился он и отсчитал пять зеленых бумажек.

— Спасибо, вы хороший человек!

Мака обиженно ушла в другую комнату. А он, пока плиточница одевалась и собирала свои манатки, ходил по квартире. Тут ничто не напоминало прежнее жилище. Все сверкало новизной. Наконец женщина ушла.

— Мака! — позвал он.

Она тут же явилась, и вид у нее был угрюмо-независимый.

— Ты так орала, что внизу было слышно.

— Она сволочь и неумеха!

— Во-первых, так орать все равно не следует. А во-вторых, по-моему, все хорошо сделано! Очень красиво!

— Красиво, потому что я выбрала красивую плитку.

— Короче, чтобы больше к этому не возвращаться, мне не нравится такая манера общения с людьми. Не нравится — это еще очень мягко сказано.

— Может, и я тебе не нравлюсь?

— В таком качестве — нет, — жестко бросил он.

— Я тут стараюсь, все силы кладу на этот ремонт, а ты…

— Я тебя не просил заниматься ремонтом.

Она хотела что-то возразить, но смолчала. Только надула губки и была при этом столь очаровательна, что он смягчился:

— Ладно, поехали!

— Но ты же не посмотрел как следует кухню!

— Знаешь, я во всем этом целый дурак — и полработы мне показывать не стоит.

— Федечка, ты на меня не злись!

— Заметано!

* * *

— Ангелина Викторовна? — спросил смутно знакомый голос.

— Да, я.

— Майор Стрешнев беспокоит!

— Который?

— Настоящий!

— И то хлеб!

— Ангелина Викторовна, я вот поглядел на фоторобот, который составили по вашим описаниям…

— И что?

— Я этого самозванца знаю. Он неопасный. Живите спокойно.

— Но что же это все-таки значит?

— Да чепуха, глупость одна. Короче, вам ничего не угрожает. Живите себе спокойно.

— Может, вы все-таки объясните?

— Не могу!

— Тайна следствия?

— Ну, в общем.., да! Просто хотел сказать, чтобы вы не беспокоились.

— Спасибо, очень мило с вашей стороны. А то я действительно беспокоилась.

— Всего наилучшего, госпожа Миленич!

* * *

Можно не беспокоиться? И прекрасно. Беспокойств и так хватает. Вот сегодня, например, с утра нужно тащиться на скучнейшее мероприятие, какой-то то ли съезд, то ли форум книжного союза. Совершенно бессмысленная трата времени, пустая говорильня, можно умереть с тоски, но не пойти нельзя.

Положение обязывает. И одеться надо понаряднее.

Светло-серый костюм, купленный в прошлом году в Лондоне, под него темно-вишневая блузка, вишневые сапожки на высоких каблуках и такая же сумочка. Скромно, достойно и вполне соответствует имиджу небогатого, но уважаемого издательства.

Заседание должно было состояться в Большом зале Центрального дома литераторов.

За столиками в фойе приветливые юноши и девушки сверялись со списками и вручали каждому гостю целый мешок с материалами съезда и сувенирами. Проглядев на ходу бумаги, Ангелина хотела было выбросить их в урну за полной и абсолютной ненадобностью, но постеснялась. Себе она решила оставить только блокнотик и ручку, да и то для Наткиного сына, который собирал блокноты и ручки со значками российских фирм. Она поднялась по лестнице, где вместо фотографий лауреатов Ленинской премии теперь висели портреты нобелиантов — от Бунина до Бродского. Наверное, те, кто устраивал гонения на Пастернака и Бродского, сейчас негодуют или переворачиваются в гробу, что вернее. Только Шолохов остался тут с прежних времен.

В верхнем фойе было душно. А до начала оставалось еще минут десять, и она решила спуститься и покурить на улице, как вдруг увидела Головина, который с несколько отрешенным видом поднимался ей навстречу. Заметив ее, он просиял:

— Геля! Как я рад вас видеть!

— Господи, что вы-то тут делаете?

— А черт его знает! Меня попросили в издательстве поприсутствовать. Я очень надеялся, что увижу вас, и вот не напрасно! А что тут вообще будет?

— Говорильня.

— Так я и думал! Вы потрясающе выглядите!