Здравствуй, племя младое, незнакомое!

От важности момента они оба встали и, скрепляя уговор легким потряхиванием соединенных рук, все еще обуславливали детали.

– Штоб даже ни пива... И вокурат два года, до осени.

– Ладно. Но если проболтаешь кому, с тебя в тройном размере... Разбивай, Михаил!

Михаил тоже поднялся, символически рассек ребром ладони их рукопожатие. После этого всем стало даже как-то и весело.

– Ну че, обмоем сделку-то? – задорно спросил Андрейка, дьявольски глядя на Ивана. – Сегодняшняя выпивка все равно не в зачет.

Иван, с застывшей улыбкой на лице, насторожился: видно, в душе у него что-то зашаталось, заколебалось на какой-то чреватой грани, и все существо его будто приближалось к решению: «А-а, давай в последний раз! Наливай!» Михаил, наблюдавший за ним, даже сам прочувствовал эту зыбкую позицию Иванова настроения и держался начеку. А дьявол Андрейка осклабился, глядел на Ивана угодливо-нагловато, рукой уже обхватил горлышко бутылки, повернул ее к соблазняемому нарядным этикеточным боком.

– Не, – наконец выдохнул Иван. – Не-е, разговляться я через два года буду!

– Дело хозяйское, – по-простецки сказал Андрейка. – Нам с Михаилом токо выгода.

– Не-е, – повторил Иван еще тверже, взял чемодан и вышел в проход.

– Ты куда это? – спросил Андрейка.

– Покурить, в тамбур.

– А че чемодан взял?

– Так. Он крепкий, на нем сидеть можно...

Мокрая серость дождя немного осветлела, капли еще падали, но мелко и скучно, видать, основные ресурсы туч истощились. Обмытый, влажный, уныло-равнодушный осенний пейзаж плыл за окном: поля, рощи, дальний лес, – во всем этом было что-то покорное, смирное, нетленное. Михаил отвернулся от окна, понаблюдал за Андрейкой, который, держа стакан и бутылку перед собой, усердно – «што-бы не обшибиться» – делил оставшуюся водку на двоих. Михаил встал, сказал, чтобы Андрейка допивал все, что он сам больше не хочет, и тоже пошел покурить.

Иван в тамбуре стоял возле чемодана, посасывал папироску, Михаилу улыбнулся дружески. Некоторое время они курили молча, а потом, очевидно, Ивану захотелось дать пояснения к своей истории, приоткрыть для человека, в общем-то, ему шапочно знакомого, некоторые частности:

– Пьешь – денег не щадишь. А как трезвый – денег-то пропитых до боли жалко. Не потому, что жаден: работы сейчас нету. Боюсь, мастерскую бы нашу не закрыли. Я вон даже ради экономии бриться перестал. С бородой-то что, взял ее ножницами обкорнал, подправил, а бриться – тут расход нужен. Уже привык, и Наталья говорит: ничего, – даже нравится... Мне ее деньги вхолостую пускать никак нельзя. Придется теперь закодированным быть. – Иван виновато улыбнулся и развел руками.

И опять они курили и молчали, обоюдно глядя за окно на березовый поредевший лесок, в светлый сумрак утихающего дождя. А быть может, и думали в эту минуту об одном человеке?

Михаил опять вспомнил Наталью: еще тогда, на заре, юношей, когда посматривал на нее чаще, чем на остальных девчонок, наметился у него ее искусственный образ: будто похожа она на березку, одиноко стоящую на пригорке, и издали эта березка вроде печально-безразлична, молчалива, – но это только издали, а подойдешь – она вся такая живая, радостная, приветная, и с тобой пошепчется о самом сокровенном.

Теплушка, замедлившая ход, будто споткнулась, дернулась, покачнулась и замерла. Небольшой полустанок. Следующая будет Рубежница.

– Я здесь сойду, – сказал Иван. – до Рубежницы пять километров – мне пройтись надо. Выдышаться... А если Наталья все же заметит, я, на крайний случай, скажу ей, что это там, у гипнотизерши, мне и налили. Для устрашения, мол, организма. Чтобы отвращение сильней выработалось...

Михаил усмехнулся столь сомнительно состряпанной Ивановой отговорке, пожал на прощание руку. Иван спустился по насыпи, пересек овражек и выбрался на дорогу, темно-желтую, песчаную, с мутным глянцем луж. Михаил, пожалуй, и сам бы в охотку прошагал до Рубежницы, невзирая на кислый, слякотный день, вдохнул бы в себя воздух лесного и полевого простора, ощутил непокорную широту и заунывную тишь родных мест, от которых добровольно отрекся, выиграв себе заурядное городское местечко. Теплушка поскрябала дальше.

– Выгуляться, говоришь, пошел? Ну-ну, ему пользительно, – откликнулся злоречивый Андрейка на исчезновение Ивана. – Пару годов, говорит, в завязке будет. Как бы! Напьется при первом же удобственном случае! Я и сам экий же. Сколь раз зарекался и сколь раз себя же обманывал! Вроде и хочешь утерпеть: и понятие к этому есть, и умом себя сковываешь, и, как дите, себя уговариваешь, – а не-ет, не выходит. Все равно сорвешься. Там сорвешься, где и не думаешь... Это, может, у немцев у каких или у англичанинов: сказано – сделано, они и шагу в сторону не отступят. А русского человека угадать нельзя! Он сам у себя не в подчиненьи! Я те точно говорю: погоди, запьет Иван! Не утерпит! – злорадным голосом говорил Андрейка и все сильнее пьянел.

2

Зимой, после Нового года, Михаил снова приехал в Рубежницу. Навестить мать.