Здравствуй, Шура!

Прими мой горячий привет и пожелание наилучшего здоровья. Дорогой Саша, получил твое письмо, за которое очень благодарен. Был у отца шесть дней, два-три дня переболел, ибо сильно был расстроен положением отца, и, приехав в Уфу, меня положили в санчасть: проболел до 2 мая, а 1 мая просидел на койке – трепала малярия. Сейчас здоровье поправилось, чувствую себя хорошо, но слаб. Принимаю железные пилюли и хину, от чего пожелтел. Сдаю испытания, осталось еще два и все. Скоро вовсе закончим, куда пошлют, еще не знаем, потом сообщу. Саша, я направил рапорт по своей части о создании каких-либо мер для улучшения материального положения отца, чтобы они действовали на местные власти, не знаю, что получится. Статью в «Правде» про Корюковку я тоже читал – ужас! Располагаются наши курсы в центре города. Ходим иногда в кино, театр, но редко – не пускают. В Ижевск попасть я не мог никак, ибо маршрут нашего действия не стоял на том пути. Очень хотел бы повидать твою семью: Шуру, Верочку, Борика. На улице чувствуется весна, распустились почки и зеленеют деревья. Очень хорошо. Только не совмещается весна с войной. Интересуюсь, как ты провел 1 Мая? Давали что-нибудь у вас на праздник? Я же сказал о своем праздновании. Так провел и 23 февраля, и 8 Марта. Одним словом, проведем праздник по окончании войны. Это будет действительный праздник. Пока, до свидания, до скорейшей счастливой встречи. Целую крепко. Шура. Уфа».

Я пишу жене Шуре:

«Получил три твоих открытки и две от Верочки, идут пачками. Вам из больницы писал через день – или их не опустили, или хозяйка перехватывает. Сколько ни прошу тебя писать дату и номера моих писем, полученных тобой, ни черта не выходит. Я твои, до 18-го включительно, получил все. Почки распускаются, лук свежий продают».

Спрашиваю о суде, затеянном хозяйкой: «Вот сволочь какая! Что с квартирой, с огородом? Потерпи, моя дорогая, больше терпели – осталось меньше. Ты, наверно, читала, что наши налетают на Гомель, Оршу, Минск. Скоро этих паразитов вышибут, и мы заживем вместе. Ты все пишешь, что забыл вас – вот чудачка, нет и дня, чтобы я о вас не думал. Ты, да дети – единственное, что у меня осталось в жизни. Больше ничего не осталось. Были книги, которые я с таким трудом годами покупал и собирал, и в которых любил копаться – все проклятая немчура отняла. Конечно, все пропало. А я, балбес, еще жалел Борику дать энциклопедию вырезать картинки. Я уже писал, что в Корюковке немцы сожгли все, осталось 30 домов. Как там в Сновске моя мать и Анька! Я их тоже вспоминаю. Верочке отвечу завтра. Она тоже не все мои получила. Это, наверно, работа ваших хозяев: вынимают из ящика и не отдают. Привет колхозникам. Бываешь у них?».

08.05.1943

Жена Шура пишет мне 26-е письмо в свой выходной:

«Борика перевели в среднюю группу, где продуктов дают больше, но все равно, придя домой, скорей требует еду, да ругается, что мало даю, и чтоб я больше не съела. Вера, в свою очередь, кричит, что ему даю больше, чем ей. В общем, поесть любят и капризные стали. Была на открытом партсобрании, где выступал начальник цеха. Много интересного услышала, почаще бы такое. Деньги, 250 рублей, я получила. Здесь снова старая песня – зачем слал? Сейчас пойду на дележку земли под посев. За Бориса заплатила 110 рублей за два месяца. Спрашивала кое у кого насчет квартиры: одна хочет получить за год вперед. За починку Вериных ботинок отдала 25 рублей. Привет тебе от колхозников. Они купили себе козочку и поросенка, хлеба у них хватает».

09.05.1943

Жена пишет, что была на поле и получила участок как будто прошлогодний.

«…Семян пока нет, но обещают. Многие были с мужьями – обидно, куда не идешь, все одна. Получила твое 24-е письмо, спасибо, что часто пишешь, я только ими и живу. Я уже решила, что до конца войны никуда не поеду. Пришла с огорода, покушали, я легла спать часа на два, Вера обещала разбудить. Проснулась от гудка. Смотрю, мой дежурный уснул, хорошо, что сама проснулась. Бегу на работу. Крепко целуем тебя».

10.05.1943

Жена Шура пишет: