«…Почти здоров, но ноги и поясница побаливают. Занят огородничеством. Такая развернулась кампания, что почти нет человека, не сеющего что-либо. Моему зам. начальника Лаврищеву и мне дали на двоих 200 квадратных метров целины недалеко от речки, и мы уже три дня копаем и никак не закончим. Во-первых, он старик, ему 60 лет и болен сердцем, а я, хоть и помоложе, но тоже мучаюсь с ногами и поясницей. В воскресенье думаем посадить бураки, морковку, гарбуза семечки, Горох, чечевицу, огурцы, укроп. В общем, много чего. Семена уже имеем, часть достали на рынке, часть дали. Имеем лопаты, заплатили по 18 рублей. Вот как поливать будем? Нет ни ведра, ни лейки. Не знаю, долго ли я здесь буду, но рискнуть можно. Может что и придется получить с огорода, и это будет большая поддержка, потому что по столовке с 500 граммов хлеба долго не протянешь и совсем обессилишь. Ответа из Москвы на мои вопросы пока нет. Как у тебя с огородом? Вот было бы счастье, если б через Горсовет тебе дали квартиру. Послал 150 рублей за первую половину мая, себе оставил 100 рублей. Не знаю, как буду жить в июне без диеткарточки. Но все это ерунда. О вас голова болит. Мои гроши мало вам помогают, а больше у меня нет. Получила ли ты 300 рублей, посланных из премии? Подержитесь еще немного, и заживем, как прежде. А жили, кажется, неплохо: не дрались, не ругались. Проклятущий Гитлер разбил нашу счастливую жизнь, чтоб он подох скорее. Целую вас всех. Привет колхозникам».
18.05.1943
Я пишу жене Шуре:
«Получил твои праздничные письма. Рад, что ты 1 Мая гуляла. Вчера мы со стариком Лаврищевым посадили морковку, бураки, горох, чечевицу, огурцы. Что я огородник, я писал тебе. Сегодня хотел идти поливать, но поднялся холодный и такой сильный ветер, что с ног валит. Вообще ветра тут сильные. Раз был ветер – в тот день сорвало крышу с управления – я вышел из Управления и идти не могу. Потом постоял немного и потихоньку кое-как добрался до общежития. И я не один так, а все: идут и встанут, потому что нет сил двигаться против ветра. Я сделал вывод, что из квартиры тебе надо уходить, так жить дальше невозможно. А может хозяйка хочет, чтоб ты больше платила? Обратись с заявлением в Горсовет. Я жду ответа из Москвы, и посмотрю, оставаться ли здесь или просить перевода, например, в Агрыз. Тебе же, Шура, нужно приготавливаться к зиме и жить в Ижевске. Устраивайся как тебе лучше. Во многих письмах ты пишешь, что пойдешь к колхозникам, и все тебе не удается. Когда будешь у них, спроси, получали ли они мои письма. Возможно, они моих писем из больницы не получили и поэтому не отвечают. Даже дочка и та ленится писать. Привет колхозникам. Целую всех вас».
19.05.1943
Брат Шура писал моей дочке:
«Здравствуй, дорогая Верочка! Прими мой горячий командирский привет и пожелания тебе самого хорошего в твоей еще молоденькой жизни. Недавно получил от тебя письмо, за которое очень и очень благодарен. Когда получаю от тебя письмо я со всей охотой и большой радостью читаю его несколько раз и доволен. Я помню совершенно маленькую Верочку, к которой я в Щорсе ходил на Черниговскую улицу. Теперь ты, очевидно, стала большой, и пишешь мне красивые и грамотные письма. Большое спасибо, дорогая племянница, за твои письма, и в дальнейшем надеюсь закрепить нашу переписку. Живу я еще в Уфе. Закончил курс науки уже давно. Теперь ждем со дня на день приказа. Однако, когда получим – неизвестно, и пока продолжаем помаленьку заниматься. Здоровье мое значительно укрепилось после малярии. Меня интересует и как поживает, и какое здоровье твоей матери, которой приходится очень тяжело. Как чувствует себя Борик? Я его помню совершенно маленьким, который в Сновске еще только начинал ходить. Тяжело вспоминаю положение отца, которому в данный момент ничем не могу помочь. Но ничего, возможно, после выезда из Уфы, с курсов, я скорее смогу получить аттестат. Чем смогу, конечно, буду помогать. А пока до свидания, Верочка. Горячий привет твоей матери и Боречке. От Саши недавно получил письмо. До скоро радостного свидания. Твой дядя Шура».
Жена Шура в этот день пишет мне пространное письмо: